Дуэль с собой

На следующий день после возвращения в Москву его вызвали почему-то в отраслевой ЦК профсоюзов и попросили дать объяснения. Родик аргументированно объяснил, но его все равно пожурили, доброжелательно напутствовали и, вероятно, донесли еще куда-то. Хотя внешне все оставалось по-старому и карьера нисколько не пострадала, но любые попытки опять попасть за границу по различным причинам оканчивались ничем. Родик стал полностью «невыездным».

С тех пор он редко рассказывал анекдоты и приучил себя говорить лишь то, что выставляло его в возможных доносах с выгодной — в понимании властей — стороны. Часто он специально сочинял приятные для слуха стукачей истории и мнения, характеризующие его как примерного борца за социалистические идеалы. Однако мечта посмотреть мир не покидала Родика, а материальные блага чрезвычайно обострили желание вырваться за границу.

Теперь его хваткий ум любую информацию преломлял в том числе и под этим углом. Как-то то ли в «Литературной газете», то ли в «Неделе» он прочитал, как секретарь самого Сталина в страшные тридцатые годы бежал за границу через территорию нынешнего Таджикистана. Это послужило толчком к череде поступков на пути к цели. Родику показалось, что сама судьба направила его открыть кооператив в столице этой республики, и это придало ему небывалую уверенность в успехе.

Таджикистан был одним из немногих, а может быть и единственным, регионом СССР, где расцвели со свойственной Востоку широтой частнособственнические институты, поощряемые на всех уровнях государственной власти и общественного мнения. Коммерсантов-кооператоров не просто поддерживали, чего и так требовали законы перестройки, но и ставили в один ряд с ударниками социалистического труда и руководителями крупных государственных предприятий. Произошло (а может быть, существовало всегда) слияние государственных и частных интересов, наиболее ярко проявляющееся в банковской системе, позволяющей кооператорам делать то, что в Москве невозможно было даже представить. Исходя из этой ситуации, Родик разработал несколько вариантов действий, потом отбросил нелегальные и явно криминальные. Однако все относительно официальные комбинации требовали получения таджикской прописки. По закону для этого надо было выписаться из Москвы, что не входило в его планы. Выход оставался один — добыть в Таджикистане новый паспорт и с ним каким-то образом прописаться. Конечно, это была авантюра, граничащая с нарушением закона, но желание пересиливало чувство самосохранения, уже притуплённое кооператорской деятельностью, а накопленный запас денежных знаков обеспечивал успех практически любой идеи.

Процедура добычи еще одного паспорта и прописки не была тайной и имела несколько способов реализации. Родик выбрал самый дорогостоящий, но и самый надежный — покупку квартиры в Душанбе. При этом он получал двойную выгоду — запись в домовой книге, являющуюся основой для прописки, и место, где можно было организовать офис и собственное жилье — этого давно уже требовало его положение в душанбинском обществе.

Все дальнейшее было делом техники и некоторого количества денег: заявление о потере паспорта, получение нового и формы номер шестнадцать с отметкой о постановке на учет в военкомате без снятия с воинского учета в Москве. Так из Родика получились два советских человека: один — житель Москвы, другой — Душанбе. Чем это грозило? По советскому законодательству— почти ничем. В худшем случае один из паспортов мог быть признан недействительным. Теперь как житель Таджикистана и руководитель душанбинского кооператива, не имеющего отношения к секретам, он мог попробовать выехать за рубеж.

Отныне и существование Родика распалось на две части: одна — жизнь московского ученого в режимном институте, другая — жизнь богатого таджикского кооператора с большими возможностями, которого в столице Таджикистана уважали и знали почти все «уважаемые люди».

Для поддержания статуса бизнесмена требовалась не только квартира. Необходимы были хороший автомобиль, личный водитель, гараж, любовница и частое посещение присутственных мест, которых в Душанбе оказалось не так уж и много. Все эти атрибуты Родик приобрел быстро и почти без труда, даже начал подыскивать дачу, в чем ему активно помогали знакомые и друзья, — это также работало на его имидж, в котором почти ничего не оставалось от научного авторитета, приобретенного ценой лучших лет жизни. Надо заметить, что Родику такая ситуация нравилась. В нем проснулись «восточные» гены, ранее, возможно, задавленные советским воспитанием и вечной бедностью.

В его сознании две эти жизни то соперничали, то переплетались и взаимно дополняли одна другую. Сидя в своем кабинете в институте или дома с женой у телевизора, он с удовольствием вспоминал восточный базар с его изобилием; восточные контрасты, когда в городе жара, а через десять-пятнадцать минут — прохлада горной реки; баран, шашлык, услужливое, внешне предупредительное, заискивающее окружение. В государственных учреждениях там встречают у входа, в любом доме тебе рады — накрыт стол с традиционным пловом. Правил дорожного движения нет, все в ГАИ тебя знают… Как-то, приехав на базар, Родик оставил машину у входа под знаком «остановка запрещена». Вернувшись, увидел около машины гаишника — тот чего-то требовал и почти по-московски поучал. Родик слушать не стал, отдал права и уехал. Из дома позвонил в Центральный комитет приятелю. Пожаловался: «Дожили, машину не узнают!» Вечером в подъезде послышался шум, голоса соседей. Родик выглянул на лестничную клетку. На первом этаже стоял милиционер в чине подполковника. Увидев Родика, он опереточно воздел руки и упал на колени: «Муаллим [1] , прости. Вот права. Инспектор только работать начал. Молодой. Ошибся». Сели, выпили, забыли. Ну где в Москве такое найдешь?

1

Муаллим — учитель (в широком смысле этого слова) (тадж.).

Здесь он стремился к интеллигенции, которая в силу своей в хорошем смысле слова провинциальности была очень духовна, начитана, тонко чувствовала театр. Родик, посещавший в Москве театр, филармонию или просто концерт не чаще одного раза в год, не пропускал в Душанбе ни одной премьеры или гастролей, читал все новое и самиздатное. Вместе с тем в Душанбе он скучал без любимой научной работы. Хотелось общения с сослуживцами, с которыми его связывало очень многое. Тянуло к семье. Однако попадая в бурлящую, бегущую и спешащую Москву, он начинал проявлять признаки того, что социализм называл «моральным разложением». Стал завсегдатаем двух ресторанов — «Метрополя» и «Узбекистана», позволял себе ездить за рулем автомобиля пьяным и даже бравировал этим, появлялся на работе в джинсах и без галстука, а летом выходил на улицу в шортах, заставляя прохожих оборачиваться и провожать его осуждающими взглядами.

В общем, Родик быстро менялся. Впрочем, менялась вся страна, наступали другие времена. Думать об этом было надо, но не хотелось. Хотелось просто жить этой новой жизнью…

Воспоминания вдруг прервал вопрос: «А сегодня что-то изменилось?» Ответ был настолько очевиден и вместе с тем неприятен, что Родик резко открыл глаза и, посмотрев на часы, понял: незаметно пролетело более получаса. Надо срочно вставать и ехать на работу. Опозданий он себе не позволял, считая пунктуальность одним из основных достоинств человека.

ГЛАВА 02

Я скорее зажгу свечу, чем стану проклинать темноту.

А.Э. Рузвельт

Башиловка и прилегающие улицы были заполнены машинами. Вероятно, где-то произошла авария. Родик никак не мог выехать на Дмитровское шоссе. «Мало того, что проспал, так еще и этот затор. Наверное, сегодня не мой день», — посетовал он.

Воспоминания нахлынули с новой силой…

По негласному закону, которых, впрочем, в СССР было не меньше, чем гласных, первая поездка советского человека за границу оформлялась только в социалистическую страну. Вероятно, КГБ рассматривало такую поездку как испытательную. Для Родика это тоже было испытанием, но испытанием самого КГБ. Если откажут, то все старания напрасны, и у этой могущественной организации хорошо налажен обмен информацией по всему СССР. Тогда придется смириться с поражением и забыть о красивой мечте.

К счастью, всемогущество КГБ оказалось мифическим, и организовать в Душанбе туристическую поездку удалось легко. Никаких препятствий не возникло, хотя выбор стран был невелик — предлагалась снова Венгрия. Родик без раздумий согласился, считая, что это предначертание сверху, дающее ему вторую попытку. Как проходило согласование его выезда, он не знал, но все необходимое сделали и день выезда назначили.

Маршрут был организован очень странно: сперва поездом до Москвы, потом опять поездом до Чопа, а далее на автобусе. Выехать вместе со всеми из Душанбе Родик не смог, да и не хотел. Разумно было присоединиться к группе в Москве. Однако ему неверно сообщили время, и он опоздал на поезд.

Жмакина это не расстроило. Догнать группу было проще простого на самолете. Еще до полуночи он оказался во Львове, опередив поезд с группой почти на двенадцать часов. В залах ожидания вокзала, несмотря на ночное время, оказалось негде присесть. Пришлось, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений, устроиться в «комнате отдыха Интуриста» — огромном помещении, вмещавшем более тридцати кроватей с тумбочками, но без ночников. В темноте, крадясь на ощупь, дежурная показала Родику его место и попросила не шуметь.

Он взгромоздил огромный чемодан из темно-коричневой кожи с ремнями — свою гордость — на кровать, покопавшись, на ощупь открыл его и достал мыльные принадлежности. Закрыть чемодан было труднее, поскольку Родик взял с собой самые разнообразные вещи, которые так и норовили вывалиться из него. Наконец он справился, поставил чемодан к спинке кровати и пошел умываться. По дороге в туалет он обратил внимание на дверь с надписью «Камера хранения» и решил потом зайти и сдать багаж. Однако дежурной нигде не было, и Родик, буквально засыпающий на ходу, решил, что ничего не случится. Не желая больше бороться с замками, он положил несессер и барсетку в тумбочку, разделся и почти мгновенно уснул.