Дуэль в истории России
Шрифт:
Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоскаберет по Петербурге. На даче ли ты? Как ты с хозяином управилась? что дети? Экое горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80 000 доходу. И буду их иметь. Не даром же пустился в журнальную спекуляцию — а ведь это все равно что золотарьство, которое хотела взять на откуп мать Безобразова: очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции…»
11 мая 1836 года, Москва.
«Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как
Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? они мне необходимы — без них я пропал…
…приехал ко мне Чертков. Отроду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он, что жена его мне родня, и потому привез мне экземпляр своего Путешествия в Сицилию. Не побранить ли мне его en bon parent? (по-родственному. — А. К.)»
(При сей верной оказии — Пушкин буквально повторяет слова Якубовича, сказанные им перед «четверной» дуэлью.)
14 и 16 мая 1836 года, Москва.
«Что это, женка? так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя…
… Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? право боюсь. Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу. Зазываю Брюллова к себе в П<етер>Б<ург> — но он болен и хандрит.
Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: У меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим…
Прощай, на минуту: ко мне входят два буфона. Один маиор-мистик; другой пьяница-поэт; оставляю тебя для них».
Прежде чем привести отрывки из последнего письма Пушкина кхжене, мы должны сказать, что это письмо несет печать исключительности. В этом письме поэт, сын богов и провидец, написал три печальных, три трагических, три исполненных глубокого смысла фразы.
Кавалерист-девица Надежда Дурова.
18 мая 1836 года, Москва.
(1) «… Это мое последнее письмо, более не получишь…»
Ах, зачем повторил он эти слова, в сердцах сказанные женой! Вышло все страшнее, нежели они оба думали. Более не суждено было Наталье Николаевне получить от мужа ни одного письма. Да и поэту не пришлось более получать весточки от своей красавицы женки.
(2) «… У нас убийство может быть гнусным расчетом…»
Фраза, брошенная по частному поводу, превратилась в трагическое обобщение, в печальный эпиграф ко всему будущему жестокому веку российской истории, веку двадцатому.
Впрочем, началось это раньше. Одной из страшных вех окажется 1 марта 1881 года — убийство царя-реформатора, царя-освободителя Александра II. Теоретически Пушкин мог и до этого дня дожить. Но ведь он сам сказал: «К наследнику (будущему Александру II. — А. К.) являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать…» Так и вышло.
(3) «…чорт догадал меня родиться в России с душой и с талантом! Весело, нечего сказать…»
Этой горькой фразой Пушкин выразил очень многое.
Судьба Пушкина-поэта оказалась высокой и прекрасной.
Жизнь
Пушкина-человека была нелегка и оборвалась трагически.Судьба Пушкина-человека припасла француза Дантеса просто как слепое орудие.
Дуэль же была предуготована всем предыдущим веком российской истории.
Поначалу платонический роман Дантеса и красавицы Натали воспринимался петербургским обществом легко, даже как бы с оттенком понимания: ну можно ль не влюбиться в Наталью Николавну?
Жорж Дантес.
Белокурый кавалергард крутился все в том же узком кругу. Он был постоянным гостем в просвещенных столичных домах — у Вяземских, у Карамзиных, у Виельгорских, на балах, устраиваемых знатью и двором. В соответствии с царившими в то время нравами и этикетом Дантес особенно и не скрывал своей влюбленности (тем более странно, что он писал о ней в Париж Геккерну как о великой тайне; впрочем, возможно, это была романтическая дань тогдашнему ритуалу).
«Я шла под руку с Дантесом, — передает впечатления о встречах на петергофском празднике 1 июля в письме к брату Софья Карамзина. — Он забавлял меня своими шутками, своей веселостью и даже смешными припадками своих чувств (как всегда, к прекрасной Натали)». Таких свидетельств было множество.
Что думал об этом Пушкин? Был ли осведомлен?
Позже, в ноябре, в письме к старшему барону Геккерну (неотправленном) Пушкин изъяснял свою позицию: «Поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как при том я знал, насколько жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, с тем чтобы вмешаться, когда сочту своевременным…»
Анонимное письмо, полученное Пушкиным в ноябре 1836 г.
Пушкин писал это, когда уже в разгаре была мрачная и грязная история анонимных писем. В самом начале ноября в дом Пушкина на Мойке рассыльный городской почты принес конверт с письмом. Письмо было написано по-французски, явно измененным почерком, подписи автора не было, если не считать издевательски вымышленного Борха: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх». Почти сразу же выяснилось, что аналогичные письма были разосланы по адресам некоторых друзей и знакомых поэта.
Один из таких конвертов, не распечатывая его и не подозревая о гнусном содержании, в середине того же дня Пушкину принес Владимир Соллогуб. Пушкин был уже спокоен и владел собой. Позади было объяснение с женой. Наталья Николаевна искренне призналась в некотором легкомыслии и ветрености, с которыми она встретила настойчивые ухаживания молодого француза. От нее Пушкин узнал и о кознях старого Геккерна, настойчиво подталкивавшего Натали к измене.
Но разговор с женой успокоил поэта. В главном он верил жене. И он любил ее.