Дуэль. Вальс расколотых

— Манку будете, командир?

— А? Что, простите?

Кривой толстый ноготь почесал щетину возле обильно напомаженных ярко-красных губ.

— Я спрашивала, Ринат, будете манку есть сегодня или нет?

— А что вообще есть «сегодня» и как его отличить от «завтра»?

— Не понял.

Как и всегда в стрессовых ситуациях, повар начинал говорить в мужском роде, когда чего-то не понимал и терялся. По паспорту кока звали Андрей, но после пары лет в режиме радиомолчания он вдруг стал красить губы и ресницы, расхаживать в женском белье под поварской фартук и просил именовать себя «Лариса». Спустя ещё какое-то время, когда покончила с собой судовой врач Татьяна, Андрей-Лариса забрал её туфли на небольшом каблуке и перекисно-жёлтый парик и стал «Софией». Вся команда давно привыкла к этому и не обращала никакого внимания.

— Ну так что, товарищ капитан, манку есть будете?

— Чёрт с тобой, давай свою манку.

— Приятного аппетита.

Капитан забрал поднос и сел за стол. Напротив Регина тихонько молилась по карманному молитвеннику. Ринат не выдержал и выругался про себя: он изначально был против нахождения на корабле проститутки «для профилактики случаев сумасшествия среди членов экипажа и неуставных гомосексуальных контактов», а когда с ума сошла защита от сумасшествия, объявила целибат и сутки напролёт стала молиться да рисовать кресты в самых неожиданных местах, включая уборную, капитан принялся и вовсе искренне ненавидеть женщину сомнительной репутации. Если бы не три года в режиме радиомолчания, давно бы запросил у Центра разрешения подняться в нейтральных водах и высадить её на плоту к торговому судну какой-нибудь Руанды. Но чёртовы пять лет никто не отменял приказа о запрете радиопереговоров и всплытия. Проклятая тысяча дней на сверхглубинах.

Рядом присел Ефрем. На старпоме, как это вошло у него в моду в последние месяцы, не было ничего, кроме брюк. Обувь и бритву старший механик тоже не признавал вот уже шестьсот дней, зато хотя бы не ударился ни в религию, ни в смену пола. Иногда, правда, разговаривал с морскими удильщиками через иллюминатор и как-то раз пытался уговорить Регину освятить подводную лодку, мотивируя это вещим сном. Ну, ладно, вменяемый, насколько это может быть после шестьсот двенадцати дней в режиме полного радиомолчания без права всплытия и в постоянной боевой готовности.

— Товарищ старпом, Еремей не объявился?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Странно. Прошло уже восемьдесят три часа, тридцать две минуты и двадцать одна секунда с момента моего последнего зрительного контакта с ним. Что можно делать два дня без ведома командира?

Старший механик пожал плечами и принялся есть.

После обеда, как водится, было совещание и культпросвет работа. Все собрались в каюте капитана. Ринат в который раз рассказал, в чём смысл режима радиомолчания и стратегических подводных лодок дальнего базирования, особо подчеркнув, что они — оружие возмездия. Регина попробовала спорить, что это не по-христиански, однако была остановлена большинством голосов. Затем старпом вышел на середину помещения, прокашлялся и принялся читать роман Никулина «Мёртвая зыбь». Роман читали в двенадцатый раз, но кроме этого в судовой библиотеке имелось лишь три тома собрания сочинений Ленина, потрёпанный сборник рассказов Горького да стенограмма пленума партии за тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Читали всё по очереди, вслух и с заменой чтеца раз в неделю. После обычно дискутировали, что хотел автор донести до читателя, каждый раз находя новые смыслы...

— Ну что ж, товарищи, это, конечно, хорошо, что социализм — это как тоненькая хлебная корочка на раскалённом мякише бытия, но я вам так скажу: как по мне, корочка в хлебе есть основа основ, придающая ему форму, запах и даже внешний облик. Так что, когда мы построим коммунизм по всей планете, то даже в космосе узнают, что такое «дивный новый мир». Узнают, восхитятся и тоже станут коммунистами. Моё мнение таково.

— Товарищ старпом, будьте любезны объясниться: это ж как в космосе узнают о коммунизме?

— А легко, товарищ капитан. Юрий Гагарин — он наш, советский гражданин. Мы ещё сотню-другую таких сознательных граждан запустим, разведаем там всё хорошенько и начнём вести агитационную работу, рассказывая о достижениях трудового народа. Всякий, у кого разум есть, проникнется и примкнёт к нам. А остальных мы как фашистскую гадину в сорок пятом — чётко и по-военному.

Регина попробовала было что-то возразить, но капитан жестом приказал молчать, после продолжил полемику:

— Агитработа — это хорошо, Ефрем. Но ты мне вот что скажи: это как инопланетяне русский язык понимать будут? Чай, не при коммунизме живём пока, мировая революция никак не свершится.

— А это всё проклятые американцы и евреи-космополиты. Как мы их победим — так все за раз на русском заговорят, как чухонь всякая. И начнётся победное шествие коммунизма по планетам. А начать надо с Марса, как символа — красная планета должна стать оплотом коммунизма во Вселенной. Даёшь новую "Аврору"!

— Ну, до победы «Вселенского коммунизма» пока далеко, однако идея хорошая. Но сначала надо империалистов здесь, в Карибском бассейне, победить... Кстати, кто, когда и где видел Еремея?

Повисла короткая пауза, все сверились с часами. Первой заговорила София:

— Товарищ капитан, последний раз видела Еремея в столовой шестьдесят один час назад. Более контактов с ним не имела.

— Опять развращать пытался?

— Товарищ капитан, у меня к товарищу радисту чувства исключительно платонического характера. Любовь советских граждан, знаете ли, к сексу не сводится. Слава богу, не на Западе.

Регина истово перекрестилась. У Рината дёрнулось лицо в нервном тике.

— Ладно, допустим. Товарищ Регина, тот же вопрос.

— В общей столовой изволила наставлять рядового Еремея на путь истинный порядка семидесяти часов назад, перехватив инициативу пропаганды у товарища Софии. Смею заметить, радист поступил странным образом: в ответ на предложение познать всю глубину светлой веры Христовой сказал, что лучше бы познал всю глубину темени у меня между ног, обозвав срамное место по матерной части. Несмотря на возмущения со стороны старшего помощника капитана, об этом инциденте мною сделана запись в судовом журнале, девяносто часов назад.

— Тьфу, чтоб вас всех!

Капитан выругался, заставив Регину снова креститься, и принялся расхаживать по каюте. Уставился на заросшего по грудь старпома:

— Ефрем, ну хоть ты мне скажи, что знаешь, куда подевался этот прохвост.

— Товарищ капитан, не имею понятия. Лично контактировал с товарищем радистом порядка семидесяти четырёх часов назад, ведя диспут в уборной относительно необходимости поднятия сиденья унитаза в случае справления малой нужды. На указанном же обеде сутки назад я не присутствовал по уважительной причине: вёл агитработу с представителем фауны Карибского бассейна, опознанным мною как мурена, явно империалистических взглядов. Насколько позволяют судить мои навыки переговорщика, теперь число завербованных мною морских обитателей сравнялось с тремя сотнями, можно организовывать батальон. О чём, кстати, подано письменное ходатайство на ваше имя тридцать семь часов назад с подробным обоснованием целесообразности, расходов на содержание и важности этого дела для победы коммунизма в мире. Назвать предлагаю традиционно, в честь Фиделя Кастро.

— Чёрт с тобой, организовывай что хочешь. Только, если мне не изменяет память, это ведь уже третий батальон имени Фиделя Кастро?

Старший механик задумался. Почесал бороду, прикинул на пальцах.

— Так точно, товарищ командир, четвёртый.

— Так зачем же называть их одинаково?

— В целях конспирации: потенциальный противник ни в жизнь не догадается, какими силами мы располагаем, если все батальоны будут названы одинаково и периодически сменять друг друга на передовой.