Духи Великой Реки

Его растерянность, должно быть, оказалась такой же очевидной, как интерес чаек к улову рыбаков. Глаза старухи широко раскрылись.

– Что ты с ней сделал, малыш? Что случилось?

Гхэ почувствовал, что дрожит. Он должен что-то предпринять. Мысленно он потянулся к жалкому трепещущему узлу душевных нитей – тому, что было ее жизнью. Она все знает, эта старуха, – и то, что он джик, и насчет Хизи, – все. Лучше, пожалуй, ее убить, и поскорее.

Но он не мог этого сделать, сам не зная почему. Гхэ отпустил нити, хотя теперь отчетливо ощущал голод, ничуть не заглушенный съеденным недавно мясом и хлебом.

– Послушай, – прошипел он, – послушай меня. Я не знаю, кто ты такая.

Ее глаза раскрылись еще шире, потом прищурились.

– Что ты хочешь этим сказать? Поселившись во дворце, ты стал слишком благородным, чтобы разговаривать со старой Ли?

Ли. Он слышал это имя в своем видении – в тот момент, когда родился вновь. Тогда оно было лишено смысла – всего лишь звук. Теперь же…

Теперь, впрочем, оно тоже ничего не значило – всего лишь имя старухи.

– Нет. Я совсем не это имею в виду. Ты определенно меня знаешь, знаешь, как меня зовут, знаешь обо мне многое. Но я тебя не знаю.

Ее лицо прояснилось, превратившись в бесстрастную маску, – ничего не выражающее лицо предсказательницы.

– Но что-то ты помнишь?

– Какие-то обрывки. Я знаю, что вырос здесь. Я помню эту улицу. Мне знакомо твое лицо – но я не знал, как тебя зовут, пока ты только что не сказала.

Ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

– Должно быть, какой-то вид запрета, – медленно проговорила она. – Но зачем им так тебя уродовать? В этом нет смысла, Гхэ.

– Может быть… – начал он, – может, если бы ты мне рассказала, напомнила… Может быть, моя память просто спит.

Ли медленно кивнула:

– Может быть. Но все-таки зачем? Ты все еще джик?

– Все еще, – ответил Гхэ. – Это навсегда.

– Последний раз, когда мы виделись, тебя назначили следить за одной из Благословенных. Молоденькой девочкой. Что-нибудь произошло?

– Я не помню, – солгал Гхэ. – Этого я тоже не помню. Старуха поджала губы.

– Что ж, придется посмотреть, что говорят кости. Может быть, они что-нибудь подскажут. Посиди со мной немного.

Гадалка выудила откуда-то матерчатую сумку и принялась вынимать из нее всякие принадлежности своего ремесла.

– Это ты мне подарил, знаешь ли. – Она выложила на коврик маленькую палочку благовоний.

– Неужели?

– Да. Когда тебя посвятили в джики. И еще этот коврик и шапку. Будь добр, зажги палочку от огня у старого Шеварда, вон там. – Она махнула рукой в сторону продавца жареного мяса, расположившегося со своей жаровней в нескольких десятках шагов от нее. Гхэ кивнул, поднялся и подошел к торговцу.

– Ли попросила меня зажечь от твоей жаровни палочку, – сказал он пожилому мужчине, который был, хоть Ли и назвала его старым, гораздо моложе гадалки.

Торговец было нахмурился, но вдруг неожиданно улыбнулся:

– Ах, да это же малыш Гхэ, верно? Мы тебя тут не видели целую вечность.

– Правда?

– Конечно. Ты не появлялся с… я уж и не помню, с какого времени. Во всяком случае, в последний раз ты был здесь еще до того, как о тебе расспрашивали жрецы.

– Жрецы расспрашивали обо мне? – Гхэ изо всех сил старался, чтобы вопрос не выдал его интереса.

– Да уж несколько месяцев назад. Вот тебе огонек. – Он протянул Гхэ горящую ветку ивы.

– Спасибо. – Больше расспрашивать торговца он не мог: это показалось бы подозрительным. Зачем бы жрецам посылать сюда кого-то?

Дело в том, конечно, что его тела так и не нашли. Тот джик, которого он убил во дворце, упомянул, что Гхэ видели мертвым, а потом он исчез. Поэтому жрецы и искали его.

Что подозревают жрецы? Да и как они могут что-то подозревать? Все это встревожило Гхэ. Жрецы научили его убивать, но его знаний о магии, которой они пользуются, было явно недостаточно. Может быть, у них был способ следить за ним, видеть, что с ним произошло? Какая-то волшебная метка, своего рода подпись?

Гхэ вернулся туда, где сидела старуха. Уж она-то должна была знать о расспросах жрецов, но почему-то ничего об этом не сказала…

– Зажги курение, глупый мальчик, – сказала Ли, подняв глаза от костей. Гхэ так и сделал – держал конец палочки в огне, пока от нее не посыпались искры. Повалил густой пахучий дым.

– Теперь сиди смирно. Я брошу кости, и мы посмотрим, что они скажут, как мы всегда делали.

Как мы всегда делали… Гхэ поморщился. Кем она была для него? В старухе так много знакомого… И ведь он доверился ей, рассказал об огромных провалах в памяти. Это было глупо с его стороны, но что оставалось делать?

Глядя на прохожих, снующих по улице Алого Саргана, Гхэ получил ответ. Он понял, что никто из них – богачи и бедняки, аристократы и простолюдины – просто не видят старуху и сидящего перед ней мужчину, облаченного до самой шеи в плотный шелк. Они были незаметны, невидимы. У каждого, кто проходил мимо, были какие-то неотложные дела, свои мысли, цели, заботы. Если бы ему вздумалось ухватить этот пульсирующий ком, взять жизнь Ли…

Ему все еще не хотелось убивать старуху. Когда-то она для него много значила, это ясно. Теперь же единственным, кто имел значение, была Хизи…

Мысль о ней заставила Гхэ нахмуриться. Может быть, жрецы и искали его, но интересует их, должно быть, только Хизи. На что готовы жрецы, чтобы заполучить ее обратно? Послали ли они уже отряд по ее следам? Гхэ знал, что такое предположение должно бы встревожить его, подстегнуть к действиям, но сейчас впервые с тех пор, как он возродился, он ощущал тяжесть, приятное давление на лоб и глаза. Солнце было таким теплым и ласковым, голос Ли успокаивающе доносился словно откуда-то издали…

– Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал «облачный глаз».

Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.

Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?

– Ты не Гхэ, – прошипела та. – Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!

«Нет, – хотел он сказать. – Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я…»