Духов день
Шрифт:
— Истинно, — согласился я. — Так, а сейчас насчёт водяного вы ничего сказать не можете?
— Могу, но лишь самые общие вещи. Хозяин водоёма, повелевает русалками, мавками…
— Да нет никаких мавок.
— Ошибаетесь! Мавки есть, просто вы, охотники, их от русалок не отличаете. Девушки — девушки, головы людям морочат — морочат, в воде обитают — обитают. Костей одинаковое количество. А на тонкости вам наплевать.
— Ладно, ладно…
— Поймите меня правильным образом: я ведь изучаю, в основном, не охотничьи трактаты, коих не существовало до недавнего времени вовсе. Я изучаю
— Коров угнать, — кивнул я.
— Да! Вы знаете про коров водяного?
— Как не знать — у меня в Ужиково эти коровы план по телятам выполняют. А про водяного, если коротко: у нас накопилось друг к другу много взаимных претензий, и чем всё это долго и нудно разбирать, проще закончить дело по-джентльменски, махачем. Вы почитайте ещё все эти ваши книги. Нужна какая-то киллер-фича. Потому что чую я, что просто так водяной не дастся.
— Понял вас, Владимир Всеволодович. Приходите завтра. Или когда вам будет удобно. Я постараюсь найти всё, что смогу. Буду очень рад оказаться вам полезным вновь.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел на улицу, украдкой посмеиваясь.
На охоту он захотел, из благородных соображений… Ну-ну. Просто понаблюдав за мной и увидев, как стремительно выросло моё благосостояние, возжелал того же. Сколько должен Салтыкову, так и не сказал, но полагаю, что немало. А охотничья деятельность в глазах простого обывателя — верный способ заработать. Дубовицкий ведь наверняка даже не задумывается о том, что кости принимают только у зарегистрированных охотников, у тех, что с меткой на руке. Даже Захар исключением не был. Когда он приносил кости в приёмный пункт, будучи изгнанником, их просто записывали на одного из охотников его бывшего ордена. И брали за это грабительский процент.
А уж как удивится приёмщик, если к нему пришлёпает господин предводитель дворянства… Н-да, много вопросов возникнет к несчастному Дубовицкому. И вместо того, чтобы подзаработать, он окажется за решёткой.
Впрочем, смех смехом, а мужик-то реально помогает. Надо бы и ему как-нибудь помочь. Не денег дать, конечно — это слишком тупо. Да и нет у меня лишних денег, небось, не с неба падают…
Я подходил к своей карете, как вдруг рядом послышалось «тпр-р-ру-у-у!» — и остановилась другая карета. Через окошко выглянули две знакомые симпатичные мордашки.
— Господин Давыдов! — произнесли они хором.
— Сёстры Урюпины, моё почтение! — поклонился я. — Прогуливаетесь?
— Немного, но вообще-то мы едем на званый вечер к господину Салтыкову.
Это было ожидаемо. Если дворяне могли крутить носом и игнорить Салтыкова, по тем или иным объективным причинам, или без оных, то сёстры Урюпины были ему социально близки. Они — дочери адвоката, он — ростовщик. Обе — красавицы, и при деньгах. Ему их пригласить было не зазорно, а им принять приглашение — приятно.
— Значит, там и увидимся.
— О, вы тоже приглашены? — воскликнула Александра.
— И приняли приглашение? — подхватила Евгения.
— Ну а почему бы и не принять?
— Всё же формально в суде вы с ним выступали по разные стороны. И когда появитесь
на званом вечере, это может вызвать пересуды.— Пф! — развеселился я. — Да чего мне эти пересуды? Я в свет выхожу в полгода раз. Жизнь моя — где проходит-то, любезные сёстры Урюпины?
— Где? — спросили они хором.
— В болотах, в лесах, в озёрах моя жизнь. На воле, на природе. На волосок от смерти постоянно, — вспомнил я подходящее случаю высказывание Дубовицкого. — А вы меня какими-то пересудами пугаете.
Сёстры переглянулись и рассмеялись.
— Что ж, до встречи, Владимир Всеволодович!
Я помахал рукой, и коляска укатилась. Проводил её взглядом, улыбаясь. Приятно, что у сестричек жизнь, судя по всему, складывается и налаживается. Вон — катаются, смеются, платьями новыми затарились. Мужика бы им ещё. В смысле, двух. Но, уверен, найдут. Это уже точно не моя забота.
— Ехать-то будем, барин? — спросил мой кучер.
— Да, едем.
Я подошёл к карете, но остановился и задумался. Посмотрел на кучера.
Его я отработал вместе с каретой у градоправителя Абрамова. Ну, в смысле, подарили. Тогда кучер был очень рад сменить хозяина и согласился работать без зарплаты, за одну только тёткинатальину кормёжку и великую идею. А я ему сказал, что как только дела наладятся — жалованье ему положу.
— Ты ж у меня без жалованья работаешь? — уточнил я.
— Крыша над головой есть, кормят на убой, — тут же отрапортовал кучер. — Я ж разве жалуюсь? Я — ни в коем случае, не извольте беспокоиться!
— Да не кипишуй ты, нормально всё. Просто подойди к Тихонычу как-нибудь, скажи, что надо бы тебе жалованье положить. Я сам с ним могу забыть поговорить, а он уж точно не забудет, меня выловит. Есть подозрение, что уже вполне можно ослабить пояса. Будем повышать благосостояние сотрудников.
— Спасибо вам огромное, барин!
— Да не за что пока. Послушаем ещё, что Тихоныч скажет…
Я забрался в карету, закрыл дверь, и лошади зацокали копытами, везя меня обратно к Катерине Матвеевне.
* * *
— Вы задержались, Владимир Всеволодович, — встретила меня тётушка.
— Зачитался. Очень уж книги попадались интересные. А где же любезная моя Катерина Матвеевна?
— Тут.
По лестнице, ведущей на второй этаж, к нам спускалось самое прелестное создание в мире. В сине-зелёном платье с изумительным декольте, с драгоценными украшениями на шее и в высокой причёске.
Я подавил позыв схватить Катерину Матвеевну в объятия. Вместо этого галантно поклонился и подал руку.
— Как я выгляжу, Владимир Всеволодович?
— Так, что если бы у вас были завистливые подруги, к ним бы уже ехала неотложка.
— Неотложка? — озадачилась Катерина Матвеевна.
— Вы ослепительны! — исправился я.
Ехали мы раздельно, Катерина Матвеевна в своей карете, я в своей. Какого чёрта именно так, врубаться мне было лень. Опять, видимо, какие-то заморочки на тему приличий, тут без этого шагу не шагни. А возле дома Салтыкова мне уже было позволено подойти к карете Катерины Матвеевны и подать ей руку. Так, рука об руку, мы и появились на пороге дома.