Дураки умирают
Шрифт:
— Отлично, — кивнул я.
— А пока я не дам тебе умереть от голода, — продолжил Лансер. — Приключенческие рассказы, любовные истории, как обычно, книжные рецензии. Годится?
— Конечно. Когда ты намереваешься закончить свой роман?
— Через пару месяцев, — ответил Лансер. — А ты?
Этого вопроса я терпеть не мог. По правде говоря, я только разработал сюжет романа, в основу которого положил знаменитое криминальное дело в Аризоне. Отослал заявку моему издателю, но тот отказался выдать под нее аванс. Сказал, что такой роман не принесет прибыли, потому что речь идет о похищении ребенка, которого потом убивают. Так что к главному герою, похитителю, читатели будут испытывать не симпатию, а исключительно отвращение. Я
— Работаю, — уклончиво ответил я. — Конца еще не видно.
Лансер сочувственно улыбнулся.
— Ты хороший писатель. И со временем станешь знаменитостью. Не волнуйся.
Мы поговорили о писательстве и книгах. Сошлись в том, что пишем куда как лучше большинства знаменитых авторов бестселлеров, заработавших на них огромные состояния. Уходил я, преисполненный уверенности в себе. Как, собственно, и всегда. Общение с Лансером давалось очень легко, я знал, что он умен и талантлив, и его добрые слова всякий раз поднимали мне настроение.
И действительно, все ведь закончилось как нельзя лучше. Теперь я могу полностью сосредоточиться на творчестве, буду вести честную жизнь, избежал тюрьмы и через несколько месяцев перееду в первый в своей жизни собственный дом. Может, мелкие преступления все-таки приносят пользу?
Два месяца спустя мы переехали в новый дом на Лонг-Айленде. У детей появились собственные спальни. В доме были три ванные и комната для стирки. Теперь я мог лежать в ванне, не вздрагивая от капель воды, падающих мне на голову с развешанного на веревках только что выстиранного белья. Наконец-то я обрел что-то свое, кабинет, дворик, лужайку. Отгородился от других людей. Перенесся в Шангри-Ла. И при этом множество людей воспринимали все эти блага как само собой разумеющееся.
А самое главное, я чувствовал, что теперь моя семья в полной безопасности. Мы оставили в прошлом нищету и неустроенность. И я знал, что моим детям уже не доведется их узнать. Если у них и возникнут проблемы, то собственные, не вырастающие из наших. Мои дети, думал я, никогда не узнают, что такое быть сиротой.
Как-то раз, сидя на заднем крыльце, я вдруг осознал, что счастлив, абсолютно счастлив, возможно, никогда в жизни не был таким счастливым. И меня это вдруг разозлило. Если я — натура творческая, то почему сияю от счастья из-за маленьких радостей бытия, таких, как любящая жена, веселые дети, дешевый дом в пригороде? Нет, определенно я не Гоген. Может, потому я и не могу писать: слишком счастлив. И я вдруг обиделся на Валери. Она заманила меня в ловушку. Господи!
Но даже эти мысли не могли поколебать охватившее меня чувство удовлетворенности. И дети доставляли мне столько приятных минут. Я помнил, как в одно из воскресений мы всей семьей прогуливались по Пятой авеню. Валери разглядывала в витринах платья, которые не могла купить. Нам навстречу шла женщина ростом в три фута, элегантно одетая в замшевый пиджак, белую блузку, темную твидовую юбку. Наша дочь дернула Валери за рукав, указала на карлицу и громко спросила: «Мама, кто это?»
Валери ужасно смутилась. Шикнула на дочь и молчала, пока карлица не прошла мимо. А потом объяснила, что есть люди, которые не вырастают, и эта женщина — одна из них. Моя дочь не сразу ее поняла. Долго думала, прежде чем сказать: «Она просто не выросла? Она такая же старая, как ты?»
Валери улыбнулась: «Да, дорогая. Но ты больше об этом не думай. Таких людей очень мало».
Вечером, когда я рассказывал детям сказку, прежде чем отправить их спать, я заметил, что дочь поглощена своими мыслями и не слушает меня. Я спросил, в чем дело. Ее глаза широко раскрылись: «Папа, я — маленькая девочка или старая женщина, которая так и не выросла»?
Я знаю, что миллионы людей могут рассказать подобные истории о своих детях. Это же обычное дело. Однако меня
не покидало ощущение, что жизнь моя становится богаче и оттого, что я делю ее с детьми. Что материя моей жизни сплетается из таких вот мелочей, которые вроде бы не имеют никакого значения.Вот еще один случай с моей дочерью. Как-то вечером она ужасно разозлила Валери своими выходками. Кидалась едой в братьев, специально расплескала чай, перевернула соусницу. Наконец Валери не выдержала и закричала на нее: «Прекрати немедленно, а не то я тебя убью!»
Разумеется, она выражалась фигурально. Но моя дочь пристально посмотрела на нее и спросила: «У тебя есть пистолет?»
Должно быть, она полагала, что убить ее можно только из пистолета. Она ничего не знала о войнах и эпидемиях, о насильниках и растлителях малолетних, об автомобильных авариях и автокатастрофах, об ударах свинцовой трубой по голове, раке, яде, многих других способах лишить человека жизни. Мы с Валери рассмеялись, а потом Валери ответила: «Не говори глупостей, конечно же, у меня нет пистолета». И наша дочь сразу успокоилась. А я заметил, что в дальнейшем Валери избегала таких сильных выражений.
Валери иной раз тоже изумляла меня. С годами она становилась все более набожной и консервативной. Богемная девушка из Гринвич-Виллидж, которая хотела стать писательницей, исчезла бесследно. В жилищном комплексе держать в квартирах домашних животных запрещалось, и Вэлли не говорила мне, что любит зверушек. Теперь у нас появился дом, и она купила щенка и котенка. Меня это не радовало, хотя я с удовольствием смотрел, как мои сын и дочь играют с ними на лужайке. По правде говоря, я никогда не любил домашних кошек и собак: очень они напоминали мне сирот.
Я был слишкомсчастлив с Валери. Я понятия не имел, как редко такое случается и как надо ценить такой подарок судьбы. Она была идеальной писательской женой. Когда дети падали и им требовалось промыть и завязать ссадину или ранку, она не впадала в панику, не звала меня. Она брала на себя всю домашнюю работу, которую полагалось делать мужчине. Ее родители жили в тридцати минутах езды, и по вечерам и на уик-энды она часто усаживала детей в автомобиль и уезжала, не спрашивая меня, хочу ли я составить им компанию. Она знала, что мне такие визиты — кость в горле, а оставшись один, я смогу поработать над книгой.
По какой-то причине ей часто снились кошмары — возможно, сказывалось католическое воспитание. По ночам мне приходилось будить ее, потому что во сне она жалобно вскрикивала и плакала. Как-то раз она так ужасно перепугалась, что я обнял ее, прижал к себе, спросил, что случилось, что ей такого приснилось. Она прошептала: «Никогда не говори мне, что я умираю».
Тут уж перепугался я. Представил себе, что она ходила к врачу и он вынес ей приговор. Наутро, когда я спросил ее, она ничего не вспомнила. А когда полюбопытствовал, не была ли она в последнее время у врача, Валери рассмеялась: «Это все мое религиозное воспитание. Я боюсь попасть в ад».
Два года я работал для журналов, наблюдал, как растут дети, радовался семейной жизни. Валери часто ездила к отцу и матери, я много времени проводил в кабинете, так что встречались мы обычно в постели. Каждый месяц я сдавал в журналы не меньше трех материалов, не прекращая работы над романом, благодаря которому надеялся стать богатым и знаменитым. Но роман о похищении и убийстве ребенка был моим хобби, тогда как журналы нас кормили и одевали. Я полагал, что на завершение романа уйдет еще года три, но меня это особо не волновало. Растущую гору листов я перечитывал, когда мне становилось одиноко. В остальное время наблюдал, как растут дети, как Валери становится все счастливее и все реже думает о смерти. Но все хорошее когда-то заканчивается. Думаю, заканчивается потому, что мы сами этого хотим. Если у нас все хорошо, мы начинаем искать приключений на свою голову.