Дури еще хватает

И чем я могу извинить то, что пустил по ветру избыток выпавшей на мою долю удачи, в которую мне тогда поверить не удавалось, — да я и теперь нахожу ее невероятной? Впрочем, не исключено, что ответ кроется в самом этом вопросе.

Конечно, это дешевая кабинетная психология, от которой вы, наверное, в испуге застонете, и все же скажу: возможно, я не считал себя достойным моего невероятного счастья и делал все, чтобы избавиться от него. И это возвращает меня к первой моей мемуарной книге, «Моав — умывальная чаша моя», где я описываю чувство, общее, как я надеюсь и верю, для многих детей: за мной наблюдают, меня оценивают. Когда род человеческий был еще юн, все люди испытывали это чувство и называли его Богом. Ныне большинство из нас называют его совестью, ощущением вины, стыдом, самоотвращением, низкой самооценкой, нравственным самосознанием… какие только слова и выражения не кружатся в танце у самого жерла бурлящего вулкана нашей психики.

Сам этот стыд может парадоксальным образом объяснять мою браваду — примерно так же, как защитники совершеннейшего и зарвавшегося хама могут объяснять поведение их дружка тем, что он «страшно застенчивый». Мне не составило труда объявить себя геем, а позже открыто признать, что я страдаю душевным недугом, который толкал меня к попыткам самоубийства. Я и по сей день продолжаю выпаливать, не подумав, слова, которые заставляют таблоиды набрасываться на меня и повергают в смятение моих друзей и родных. Какая-то часть меня искренне верит, что честность есть, как любят повторять школьные учителя, «лучшая политика» — причем во всех случаях. Она спасает меня от «разоблачения», а также — надеюсь, это не покажется вам самохвальством и лицемерием, — помогает тем, кому далеко не всегда удается почувствовать себя комфортабельно в том положении, в какое они попали. Не вдаваясь в обсуждение природы альтруизма и вопроса о реальном его существовании, скажу просто: я знаю, что написал, более-менее, те книги, какие хотел бы прочесть, когда мне было… ну, скажем, от четырнадцати до тридцати лет, наверное, так.

Мемуары, акт литературного воспоминания, обретают, сдается мне, форму диалога с моим прежним «я». Что ты делаешь? Почему ведешь себя так? Кого ты пытаешься одурачить? Перестань! Не делай этого! Поберегись!

Книги тоже могут принимать форму диалога. Я льщу себя надеждой, возможно пустой, что у меня и с вами получился диалог. Можете считать это свидетельством моего умопомрачения. Я произношу монолог, а вы либо внимательно слушаете, либо устало пробегаете глазами по абзацам, пока не добираетесь до конца. Но я и вправду слышу то, что считаю голосом читателя, вашим голосом. Да-да, вашим. Вас сотни тысяч, вы морщитесь, поджимаете губы, смеетесь там, шипите здесь, киваете, прищелкиваете языком, сравниваете вашу жизнь с моей, стараясь оставаться объективно честным — насколько это вам дано. Существуют вероятия, что вам повезло с материальной стороной жизни меньше, чем мне, но существуют и другие (возможно, вам будет трудно в это поверить, но, умоляю вас, попробуйте): вы счастливее меня, более приспособлены к жизни и просто-напросто лучше как человек.

Если что-то и бесит моих наиболее верных и регулярных читателей, так это моя привычка предаваться публичному самобичеванию. Я стараюсь бороться с ней, однако она — часть меня самого. Я все еще глуп, но приобрел несколько большую веру в целительную силу времени. Может быть, возраст приносит мудрость. Правда, наблюдение за многими нашими политиками средних и преклонных лет заставляет усомниться в оправданности этой надежды.

Есть хорошее предание о царе Соломоне, мудрейшем из всех царей Израилевых. Возможно, вы его уже знаете, но по-другому. Не суть важно. История красивая, грех ее не повторить.

Однажды у царя Соломона гостил великий персидский царь. Они беседовали, и персидский царь сказал:

— Ты очень богат, силен и мудр, Соломон. Скажи, слышал ли ты о волшебном золотом перстне?

— О каком перстне?

— Говорят, что, если ты счастлив, он может опечалить тебя, а если печален, сделать счастливым.

Соломон на миг задумался, а затем хлопнул в ладоши, призывая служителя. И пошептал что-то ему на ухо. Служитель, поклонившись, удалился, а Соломон снова хлопнул в ладоши и велел, чтобы ему и его гостю принесли фиников и шербета.

Они угостились финиками и шербетом, а спустя недолгое время вернулся служитель, приведший с собой золотых дел мастера в кожаном фартуке. Мастер склонился перед царями и подал Соломону золотой перстень.

Соломон обратился к гостю:

— У меня есть перстень, который даст тебе, печальному, счастье и опечалит, если ты счастлив.

— Но это невозможно! — воскликнул гость. — Этот перстень — легенда. Такой нельзя изготовить по мановению твоего ока.

— Прочти, что на нем написано, — сказал Соломон.

Царственный гость взял перстень, еще хранивший тепло кузнечного горна, и прочел на нем слова: «И это пройдет».

Хорошее время пройдет, и это печальная мысль. Но и дурное пройдет, а это мысль радостная. Полагаю, довольно помнить об этом и, сталкиваясь с непоправимой, бессмысленной глупостью нашего мира, находить в этой мысли малое утешение; быть немного похожим на созданного Рафаэлем Сабатини Скарамуша, который «появился на свет, умея смеяться и сознавать безумие мира».

Впрочем, хорошо зная себя и непостоянство, дарованное мне от рождения, я далеко не уверен, что затвердил этот урок.

Дури во мне еще хватает.

Послемыслие

Предисловия у нас не было, значит, будет послемыслие. Я должен поблагодарить столь многих. Литературные роды бывают такими же грязными и кровавыми, как те, что требуют участия акушерки. Эта книга не смогла бы появиться на свет без тех, кто потратил немало умственных сил и энергии на расчистку зарослей моих ангажементов и обещаний, благодаря чему у меня образовалось достаточно времени для сочинительства. В число этих людей входят (ими не ограничиваясь) мой литературный агент Энтони Гофф и театральный Кристиан Ходелл. И в особенности, конечно, та, кому эта книга посвящается, ей я обязан всем, — моей терпеливой, деятельной, доброй и чудесной Личной АсСестрице Джо.

Люди, с которыми я имел дело в «Пингуин Букс», были грандиозно профессиональны, полезны, мудры, веселы и всепонимающи, — и прежде всего мой эпически совершенный редактор Луиза Мур и ее звездная команда: Хана Осман, Катя Шипстер, Кимберли Аткинс, Беатрикс Мак-Интайр, Рой Мак-Миллан и многие другие. Дон Джонсон в который раз взял на себя организацию авторского турне, съемок и прочих странных дел, без коих в двадцать первом веке книгу в свет не выпустишь. Его мастерство и опыт сделали нечистоплотную сторону книгопродаж куда более приятной, чем она была бы без него.

Вклейка

Челси. О господи

Разве это не трата времени — повязать галстук, но пренебречь бритьем?

Ким Харрис, Челси

Ким в Дрейкотт-плейс, снято мной (я тоже справился с кубиком Рубика, но через месяцы после того, как его легко одолел мой отец)

Ким Харрис в нашей квартире в Челси

Мои возлюбленные родители

Моя Личная АсСестрица занимается тем, что она делает лучше всех

В 1986 году на продажу был выставлен классический для Западного Норфолка кирпичный дом. Читатель, я его купил

Письмо от П. Г. Вудхауза

Челси. Трубка и усердный труд. Подписанная фотография П. Г. Вудхауза говорит сама за себя. Как и «Календарь Рубика», помещенный сюда из хвастовства