Дурная слава

И если вечером их запаса хватило бы на целый полк больных, то по утрам Наташа обнаруживала пустые коробки. И тут же делались назначения: широкий спектр биохимических показателей. Как — нет тест-полосок? А куда смотрит Ковригина?

Она обрывала телефоны, заказывала проклятые полоски в тройном количестве, стала делать НЗ, о котором никто не знал. Заткнула и эту брешь.

Тогда вперед шагнули урологи Римский и второй, фамилию которого она никак не могла запомнить и звала его про себя Неримский.

Римский и Неримский очень хотели, чтобы мазки всех мужчин, что приходили к ним на прием, были сначала очень плохими, а после лечения — очень хорошими. Но так получалось далеко не всегда. Иногда и мазков-то никаких на стекле не было. Наташу это поначалу пугало, она грешила на себя: плохо смотрит. Вызывала консультантов — двое ведущих спецов в этой области были ей хорошо знакомы. Спецы подтверждали: материал взят плохо! Ладно, всякое со всеми бывает. Но и в хорошо взятых образцах зачастую не было того, что хотелось увидеть урологам. Нормальные были мазки! А Римский с Неримским утверждали, что они должны быть плохими. Что там должна быть вся известная миру патология от «а» до «я». Желательна гонорея. Или, на худой конец (здесь они хихикали), трихомониаз. Но ни гонококков, ни трихомонад не было, хоть застрелись! Доктора злились: очень хотелось содрать с испуганных мужиков большое количество хорошеньких, сладеньких у. е. Они шипели, что не верят ее результатам. Ковригина настояла, чтобы материал направляли в другие лаборатории, проверяли другими тестами. Проверочные результаты были идентичны ее собственным.

Затем вперед выдвинулись гинекологи. Схема та же: где нарушение микрофлоры? Как — нет? Должно быть! Или — как есть? Не должно быть! Ковригина снова вызывала консультантов. И не выдавала результатов исследований, пока мазки не были просмотрены еще двумя парами глаз. И хранила их письменные заключения. Но и это не устраивало:

Ковригина сама ничего не видит! За нее в микроскоп смотрят какие-то пришлые самозванцы.

Назревал большой скандал, Наташа чувствовала это кожей.

Каждое утро она шла на работу как в последний бой. И каждый вечер, падая в постель, думала: «На черта мне все это надо?»

Катерина, видя ее состояние, советовала: «Да плюнь ты, находи то, что им нужно. Пиши в заключении то, что они хотят. Хотят, чтобы у пациента был хламидиоз? Ну и пиши ему хламидиоз. Баркова так и делает. Это же деньги! Это частная клиника, дурочка! Здесь свои законы».

«Это ужасные законы, — тихо отвечала Наташа. — Я не хочу лгать. Тем более людям, которые пришли за медицинской помощью. Кроме морального аспекта есть и другой: любой пациент может проверить результаты в другом учреждении. Учитывая стоимость здешнего обследования и лечения, ты представляешь последствия? Но и это не все. Меня просто-изводят. Что бы я ни делала и как бы ни старалась. Они все равно хотят сожрать меня, я же чувствую это ежедневное: распни ее!»

Они — это стая Барковой, обеим было ясно без слов. Конечно, были и вполне симпатичные люди, замечательные врачи, как, например, терапевты Мариночка Самосвалова или Петр Смоленский, но их участливый и сочувствующий взгляд растворялся в злобной ауре барковской стаи.

Она ушла бы, ее звали назад в институт, да и в другую клинику. Но что же, сдаваться вот так сразу, на радость Барковой? Это во-первых. Вернее, во-вторых. А во-первых, она чувствовала скрытую симпатию, поддержку генерального директора, о чем свидетельствовала история с Томпсонами. И тогда ей на минуту показалось, что стиль работы Барковой можно изменить.

Томпсоны поступили в клинику в тяжелом состоянии. И то, что супруги приехали в Питер из региона, где была возможна атипичная пневмония, и то, что они уже долго путешествовали и жили в гостиницах, то есть могли подхватить «болезнь легионеров», которая передается через вентиляционные трубы, и общая тяжесть заболевания — все это определило план обследования. Когда в лабораторию принесли мокроту больных, Наташа приняла решение отправить материал в ту лабораторию, которая была оснащена соответствующими мерами безопасности при работе с особо опасными инфекциями.

К счастью, ничего страшного у стариков не нашли. Обычная пневмония. Но на следующий день Ковригину вызвали на разбор полетов к генеральному директору.

В кабинете присутствовали Стрельцов и Стоянов. Медицинский директор Стрельцов заявил, что Ковригина необоснованно отправила биологические образцы Томпсонов в другую клинику, тогда как Нина Павловна всегда сама проводит микроскопию такого материала. А из-за Ковригиной клиника заплатила деньги другому учреждению. А мы считаем каждую копейку! Это вам не НИИ!

Все это было лукавством чистой воды. Большинство анализов и так делалось на стороне, и как раз Баркова необоснованно отправляла материал от больных диареей в больницу напротив: не царское его дело под микроскопом фекалии разглядывать. Больница брала за это копейки. А клиенты клиники «Престиж» платили за результат сотни рублей.

— Но у Томпсонов подозревали такие инфекции, которые относятся к группе особо опасных. Этот материал можно смотреть только в защитных костюмах, в защитных боксах, — объяснила Наташа.

— Бросьте, — поморщился Стрельцов. — Чушь какая!

— Да какая же это чушь? Если бы у больных подтвердился хоть один из предварительных диагнозов, а я бы исследовала этот материл в тех условиях, в каких работаю, инфекция распространилась бы по всей клинике! Вас попросту закрыли бы. Я уж не говорю о том, что могла бы заразиться сама и заразить другиx…

— Какая ерунда! — морщился Стрельцов. — И вообще, на вас поступили докладные записки от врачей.

И он начал перечислять жалобы. Наташа и так прекрасно знала, кто на что жалуется, и отбивала мячи, отвечая на каждый пункт обвинительной речи. Стрельцов заводился, Наташа и сама нервничала, удивляясь этой неприязни человека, который всего две недели тому назад лично принял ее на работу.

— Вы не работали в практике, вы ввели нас в заблуждение!

— Разве я что-нибудь скрывала? У вас моя анкета, где подробнейшим образом все расписано: где я работала, чем занималась, чем владею…

— Вы задерживаете выдачу результатов…

— Но я работаю практически одна!

Что он, не знает, что Баркова попросту сбежала на больничный? При этом вечерами ее видят в клинике, она обсуждает что-то с врачами. Говорят, прекрасно выглядит. Лаборанты работают не каждый день, а поток анализов ежедневно растет. Да все он знает! Чего же унижать себя объяснениями?

Перепалку прекратил генеральный директор, который, по обыкновению молча и внимательно, выслушал каждую сторону. Затем попросил Наташу выйти.

Она вернулась в лабораторию, угрюмая медсестра Вера бросила на нее быстрый вопрошающий взгляд:

— Вы домой?

— Почему? — удивилась Ковригина. — Рабочий день не кончился.

Лаборантка разочарованно отвернулась.

Ага! Получается, Вера знала о том, что Ковригину вызвали на ковер, хотя никто ей об этом не говорил. Значит, через Баркову, которая руководит процессом по телефону, так, что ли? И предполагалось, что результатом будет увольнение, поняла Наташа.