Дурной возраст

— Сорок.

— Тем более. Иногда, случается, мы с ним беседуем. Я говорю ему: «Месье следовало бы жениться еще раз». И знаете, что он мне отвечает? «Не могу — из-за малыша». Он хороший отец.

Люсьен отодвинул чашку, вышел из-за стола. Надоело, надоело, с него довольно. Ну, конечно, хороший отец! Вечно угроза на кончике языка, наказание всегда наготове. О лучшем и мечтать не приходится. Он услышал телефонный звонок, крикнул:

— Не беспокойтесь! Я сам запишу больных на прием!

И вошел в кабинет, где пахло потушенной сигаретой.

— Алло… Слушаю, кабинет доктора Шайу… А, это ты?.. Ты откуда звонишь?

— Из автомата, — послышался далекий голос Эрве. — Как там все прошло?

— Ба! Как всегда… Головомойка. Он прекращает снабжение. Хочет любой иеной узнать, куда мы ездили. Как у тебя?

— Примерно то же самое. Разве что втроем меня облаяли. Знаешь, в таких случаях надо орать еще сильнее… Если тебе нужны бабки, не стесняйся.

— Спасибо. Обойдусь. Как завтра вечером, все без изменений?

— Без. Сестра и зять отправятся к друзьям, а мать усядется у телека. Слиняю потихоньку. Я тебе звякну, чтоб ты был при деньгах. Ты уверен, что твой отец уедет?

— Уверен. Сейчас мы в состоянии войны. Можешь не сомневаться, он не останется, чтобы мы, как две фаянсовые собачки, сидели, уставившись друг на друга.

— Так до завтра?

— Ладно.

Он повесил трубку. Старая Марта приоткрыла дверь:

— Что там?

— Ничего. Кто-то спросил доктора Пеллегрена. Ошибка.

Праздный, как обычно, но более уверенный в себе, с тех пор как услышал голос приятеля, Люсьен снова поднялся к себе в комнату. Полистал дневник: перевод и сочинение могут еще подождать; комментирование фразы Валери, вычурной, загадочной, как бы издевающейся над целым светом. Через несколько дней он к этому вернется, после того, как Элиана будет свободна. В планах Эрве была одна тревожащая деталь. Предположим, бельевой мешок сгодился в том направлении, но вот как в обратном? Люсьен выбрал пластинку Битлзов, дабы подстегнуть воображение, забрался с ногами в кресло, перекинув их через подлокотник, и попытался пояснее представить себе завтрашнюю сцену. Допустим, Эрве прикажет Элиане сдаться, сунув голову в мешок еще до того, как ей будет позволено выйти из комнаты. Затем ее втолкнут в машину, а позднее выбросят где-нибудь на дороге в Сюсе, стащив с головы мешок. «Ей будет приказано идти не оборачиваясь, — уточнил тогда Эрве. — Гарантирую, она повинуется». А если она откажется повиноваться? Если, несмотря на капюшоны и темноту, она их узнает? Не лучше ли удрать, пока она не снимет мешок? Но это значит оставить в ее руках страшную улику. Разве полиция не обнаружит торговца, продавшего мешок, а оттуда… Еще одна деталь, которую надо отрегулировать: место, где ее высадить. Дорога на Сюсе в воскресенье вечером, может, не очень подходящая. Если дождя не будет, появятся люди, возвращающиеся из загородной прогулки, и тогда риск возрастает. Лучше было бы отъехать подальше, параллельно шоссе на Анже, отпустить ее неподалеку от какого-нибудь известного ему бистро, где останавливаются автобусы. Нельзя же в самом деле наказать несчастную, заставить возвращаться домой пешком. Если у нее нет денег, можно подкинуть. Только надо с этим срочно кончать. Шутка чересчур затянулась.

К моменту второго завтрака доктор выглядел уже чуть приветливее. Разговор о вчерашнем инциденте не возобновлялся.

— Ты занимался?

— Да. Немножко французским.

— А как насчет математики, ты что, забыл?

Больное место. Нет, не забыл, конечно. Более того, ни о чем другом и не думал.

— Да, да, конечно, — сказал он поспешно.

— Это правда, что мадемуазель… как ее?

— Шателье.

— Мадемуазель Шателье пристрастна к тебе? Попробуем обсудить этот вопрос честно.

— Как сказать, мне кажется, она меня не любит. И ребята это чувствуют.

— Что же, она нелюбезна с тобой с самого начала?

— Нет. Не с самого начала. Может, месяца через два началось.

— Любопытно!

Доктор больше не настаивал, вместе с Мартой стал составлять меню на воскресенье, а так как, казалось, он был в хорошем настроении, спросил ее о том, как чувствует себя ее сын, заболевший гриппом.

— Да уже на работу вышел, — ответила та. — В полиции у них мало времени заботиться о здоровье.

Люсьен и забыл, что сын Марты работает в полиции… то ли инспектором… Вдруг он почувствовал себя еще более виноватым, словно обманул доверие старой служанки. Ему никогда не приходило в голову, что у нее семья. Она была как бы неотъемлемой частью дома. Однако у нее была своя собственная жизнь, кстати, у Элианы тоже, даже отец был! Ему никогда в голову не приходили подобные соображения. Существовали и другие. В мире не одни только они с Эрве. Он уже не слушал, о чем говорилось рядом. Что за человек Элиана? Чем занимаются ее родители? Как она проводит воскресенья? Может, она чья-нибудь невеста… Почему бы и нет? Не мешало бы знать. У него есть право знать, если идти до конца в жестком эксперименте. Еще немного, и он стал бы упрекать ее за скрытность.

— Подавайте кофе. Я жду больных.

В самом деле, в вестибюле уже слышались шарканье ног, перешептывания. Люсьен никогда не мог понять, почему отец отказывается от секретарши. Больные находили входную дверь открытой, объявление приглашало их прямо в зал ожидания. Старый дом выглядел довольно невзрачно. Как у сельского врача. По утрам Марта записывала больных на прием, часто коверкая фамилии.

— Моя клиентура — жители предместья. Простые люди, — однажды пояснил доктор.

Да он и сам был прост, вечно одет как попало. Вставал спозаранку, ложился поздно, не щадил себя, немногословный, самоотверженный, целеустремленный в работе. «Бедный старик, — подумал Люсьен. — В самом деле, я мог бы быть с ним подобрее!».

Но когда в середине дня ему захотелось выйти из дому, поразмять ноги, Марта жестко воспротивилась:

— Месье сказал, что вам сначала следует приготовить домашние задания.

— Я уже приготовил.

— Я только повторяю, что сказал месье.

И снова обуяло злопамятство. Люсьен заперся у себя в комнате, принялся за роман Сан Антонио, [3] до вечера убивал время, а потом до полуночи не знал, чем заняться. Отужинал в одиночестве, так как отец уехал по срочному вызову. Проглотил таблетку снотворного, чтобы часы не тянулись так муторно долго. И наступило воскресенье — тусклое, туманное, тихое. За завтраком доктор соизволил немного поговорить о гриппе, который набирал обороты, о сложных взаимоотношениях со службами социального обеспечения — банальный разговор, который ведут попутчики в вагоне. Люсьен принес цыпленка.

3

Сан Антонио (наст имя Фредерик Дар, р. 1921), автор множества романов в жанре детектива.

— Разрежь его, ты уже мужчина. А мужчина должен уметь резать мясо, — сказал доктор.

Единственный момент разрядки, почти что развлечения. Люсьен растерзал жаркое, но отец оказался снисходительным.

— Чем ты будешь заниматься после обеда? — спросил он.

— Не знаю. Хотелось бы немного погулять, если ты не возражаешь.

Лицемерие обходилось все дороже. Но кто тут виноват?

— Не возражаю. Но ненадолго… — сказал отец. — И мне не хотелось бы, чтобы ты так сближался с Эрве. Мне кажется, вы друг друга заводите.

Он был недалек от истины. Люсьен опустил голову, опасаясь более точного диагноза. Доктор встал.

— До вечера, малыш. О Лору-Ботро забудь и думать.

Значит, перемирие. Если повезет, через несколько часов на том все и кончится. Какое облегчение! Но что потом? Не станет ли он сожалеть об этой волнующей силе эмоций, которая вот уже два дня как возвышает его в собственных глазах. Были в нем ему самому неведомые уголки, которые он не спешил изучать.

Он уселся перед телевизором, и его сразу же захватили гонки Сент-Этьен — Мец, от которых невозможно было оторваться до самого вечера. Тогда он почувствовал, как его стало лихорадить. Удостоверился, что отец уехал. Все шло как по маслу… И тем не менее он побаивался. Капюшоны? Эрве сунул их в бельевой мешок. Но в том-то и дело, что вопрос с мешком все еще оставался… Он сел у телефона в кабинете врача, мысленно воспроизводя движения, которые предстояло выполнить.