Душа и взгляд. Баллады в прозе

когда вы, например, невзначай заглядываетесь на медленно падающий снег, или тихо наблюдаете за хлопочущей по хозяйству женой, или слушаете музыку Баха, или задумываетесь о множестве многозначительных совпадений в вашей жизни, или ловите вопросительный взгляд вашего кота, всегда означающий одно и то же, а именно: не пора ли вам снова поласкаться? или просто читаете какую-нибудь великую книгу, например, «Три мушкетера» или «Процесс» или «Мастер и Маргарита» – примеров очень много – так вот, в такие минуты вам просто не может не казаться, что вы лицом к лицу встречаетесь с волшебной стороной жизни: в этом не может быть никаких сомнений, потому что сами глаза ваши подсказывают вам, что долгожданная встреча наконец состоялась, —

да, если вы в этот момент случайно взглянете на себя в зеркало, то увидите, что выражение вашего лица немного «не от мира сего» и может быть в первый раз в жизни – но дай-то бог, чтобы не в последний! – ваш взгляд обнаружит глубочайшее сходство с самым знаменитым, пожалуй, взглядом в мировой литературе, —

помните, когда Анна Каренина в кровати как будто видела в темноте свои сияющие влюбленностью глаза? да, это именно так, и какие же еще аргументы вам нужны? разве можно точнее охарактеризовать глаза человека, замечающего вдруг ту самую волшебную дверь в стене, о которой поведал нам бесподобный Артур Конан-Дойль, —

итак, вы стоите перед заветной дверью в стене, но хватит ли у вас мужества приоткрыть ее и войти вовнутрь? да и что вы там найдете? скорее всего, бесконечно вам знакомую повседневность, —

и тогда вы ощутите странную грусть в душе, которая подскажет вам, что, хотя вы и нашли не совсем то, что искали, все же ничего лучшего по части жизненного волшебства вам уже не отыскать, —

и вот это сложное двойственное чувство как раз и будет психологическим эквивалентом счастливо найденной и осторожно приоткрытой «двери в стене»: последняя, как мы помним, была целомудренно сокрыта от посторонних глаз густо заросшим плющом, что такое этот плющ в вашем случае? это, в конце концов, не что иное как наиболее сильные, наиболее запомнившиеся, но вместе с тем и наиболее бесполезные для практической жизни впечатления, —

и вот окунувшись в них с головой и застряв в них в блаженной отрешенности и потерянности, остается только провести рукой – жест воли посреди умственного безволия – и «дверь в стене» приоткрывается, —

да, волевой жест в широком смысле означает принципиальное осознание любого волшебства как «чистого начала» без какого-либо продолжения и, главное, без желания продолжения: не нужно быть «семи пядей во лбу», чтобы догадаться, что такое состояние «чистого начала», которое вы с невероятным трудом и буквально по крупицам достигаете в позднем возрасте и спонтанное обретение которого обратно пропорционально возрасту, —

оно, это волшебное состояние не только зачастую навещало вас в детстве, но и было даже характернейшей особенностью детства: наподобие того, как влажные блестящие глаза характеризуют влюбленных, да, именно так: главным даром детства было волшебство, пусть и в сугубо психологическом смысле, —

откуда же оно берется? когда тот или иной феномен жизни, безразлично какой, вы склонны воспринимать только в его начале, не давая себе труда проследить его дальнейшее и неизбежное развитие к середине и концу, не желая увидеть его границы, а с ними и его естественные ограничения и слабости, самое же главное, когда вы заменяете ясное и четкое понимание феномена неким смутным фантазированием о нем, —

вот тогда практически любой феномен жизни в ваших глазах становится до определенной степени – волшебным, – также и влюбленность Анны Карениной лишь вначале отдавала волшебством, —

конец ее был совершенно иным.

X. Диптих о волшебстве начала

1. Сережа Каренин и Миша Лермонтов

Во всяком начале живет волшебство, а поскольку детство – это начало всех наших начал, то и понятно, что быть просто нормальным ребенком и воспринимать окружающую жизнь помимо хотя бы крошечного ощущения в ней волшебства – не обязательно сказочного, но скорее субтильного, неизъяснимого и в конечном счете поэтического по духу – есть почти уже противоречие в определении, —

конечно, чем меньше развито воображение ребенка и чем больше у него склонность к практической жизни, тем недоступней для него волшебные переживания – есть ли малыши, вообще не ощущающие в жизни тайны и сами не готовые привнести эту тайну в прозаическую действительность? наверное, есть, потому как все абсолютно в жизни есть, в том числе и дети, по природе своей совершенно непохожие на детей, —

надо полагать, что в полном отсутствии волшебной перспективы в младенческом возрасте как раз и залегают корни самого непостижимого в нашем мире деяния: самоубийства, —

вспомним Сережу Каренина, глаза которого светились чудесным смехом, даже когда сам он старался быть серьезным – таково нормальное состояние ребенка, —

но вспомним также и обратное соотношение лица и глаз: глаза Печорина не смеялись, когда сам он был достаточно весел, —

ясно, что таков же и портрет Лермонтова и трудно себе представить, чтобы в детстве наш великий поэт был иным, —

нет, также и в возрасте Сережи Каренина Миша Лермонтов был как его будущий Печорин: с вечно не смеющимися глазами, так, —

но с не смеющимися даже в детстве глазами в мир приходит либо демон, либо прирожденный самоубийца, вот Лермонтов и был как раз тем и другим одновременно, —

и то обстоятельство, что он при всем этом был еще и гениальным поэтом… впрочем, его поэзия – это поэзия онтологического сумрака, то есть не жизни самой по себе, а ее угасания и упразднения в том или ином виде, —

личность и творчество Лермонтова, таким образом, проливают наиболее истинный свет на существо Люцифера: не сатаны, не бесов и быть может даже не дьявола, а именно Люцифера как верховного ангела, отпавшего от бога и вечно к нему возвращающегося, —

но возвращаться к богу он хочет обязательно своим и ему одному свойственным путем: в этом вся суть его личной судьбы, —

обычно все живые существа приходят к богу либо на стезях чистого света (медитация и безукоризненный образ жизни), либо путем любви. Люцифер возвращается к богу через поэзию, шире: творчество, —

и в этом плане, как я глубоко убежден, он – патрон и покровитель всех земных искусств, —

чтобы убедиться в этом, достаточно хотя бы раз, но вдумчиво приглядеться к нашему величайшему поэту.

2. Клятва верности

Обращает на себя внимание: встречаясь с людьми, которых мы не видели долгие годы, перелистывая по случаю любезно нам предоставленные чужие семейные альбомы, где заботливо собраны фотографии всех возрастов, а главное, вспоминая себя самих в младенчестве, мы наталкиваемся на одну и ту же закономерность, а именно, —

если взгляд человека в позднем возрасте напоминает его же собственные ранние фотографии, то это всегда и без исключения тот самый взгляд, в котором отражены самые существенные черты его характера, если не сказать, души, —