Душа, инструкция по эксплуатации

Позже, героиня встретила Гошу. Он покорил ее сердце заботой. Это было совсем по-другому. В первом случае – выпендреж, посмотрите на меня, какой я петушок, золотой гребешок, масляная головушка! Во втором случае: все внимание было к ней, одинокой женщине с ребенком. Нет, Гоша не скрывал, что он слесарь. Но он не стал сам о себе рассказывать, он дал возможность своим друзьям рассказать о себе. Друзья же его, как на подбор, были людьми образованными: кандидаты и доктора наук. И все они, в один голос нахваливали золотые Гошины руки.

Так как же так получилось, что в ходе воспитания из одного ребенка получился Родион, а из другого Гоша? Что их мамы делали по-разному? Я думаю, что тут сыграло свою, не последнюю роль, эго мам. У Родиона мама была требовательная и сделала все от нее зависящее, чтобы ее мальчик был самым лучшим. Ей обязательно нужно было ставить его в пример другим мамам, повышая своё самомнение за его счет. В случае с Гошей не думаю, что его мама делала так же. Ну какая мама станет хвастаться подругам, что ее сын слесарь? Я не могу себе такого представить. А вы?

Глава 3.

Как я стал «мальчиком, который никогда не плачет».

Я был обычным мальчиком, который мог смеяться, когда мне было смешно и плакать, когда мне было грустно. И так продолжалось какое-то время, пока мой папа не решил «воспитать из меня мужчину». Я не знаю, с чего он решил, что мальчикам не пристало плакать. Слезные железы есть не только у девочек. Но вот решил и все тут! Наверное, он решил из меня железного человека сделать и принялся за работу. Теперь каждый раз, когда я плакал, он подлетал ко мне со словами «Мальчики не плачут». Мне было только два годика, и я его еще не боялся, поэтому сказал ему в лицо: «Я не тебе плачу, я маме плачу»! И он понял, что нужно с моей «дерзостью» что-то делать. Тогда я еще не был так искушен, как сегодня, поэтому не понял, что он со мной делал. Лишь позже, гораздо позже, когда у меня родился свой сын, я это осознал. Я бы со своим сынишкой никогда бы ТАК не поступил. Он искусственно создавал экстремальные ситуации, в которых я неизбежно падал, ранился, тонул, царапался, а один раз даже руку сломал. Он это называл «игра в каскадеры». Каждый раз, когда происходил несчастный случай, я плакал, а он обзывал меня «девчонкой», «плаксой» и «нытиком». И настал день, когда я поверил, что «мальчики не плачут». И перестал.

Почему он так говорил? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, каким человеком он был. Мой папа был спортсменом, мастером спорта, бывшим пограничником. Он был довольно грубым человеком. Оглядываясь назад и вспоминая время, которое я с ним провел, я осознаю, что он воспринимал меня исключительно как «тело». Понятие «душа» для него не существовало. С раннего детства он тренировал меня, стараясь сделать нового чемпиона. Мое детство – это нескончаемые тренировки и муштра. Даже сейчас, когда мне далеко за сорок, при мыслях о нем, у меня сжимаются кулаки. Этот человек видел мир через прицел оружия. Он верил в соревнование и требовал от меня побед. Мои победы воспринимались как должное, а поражения… н да, об этом лучше не вспоминать.

Когда человек плачет, он поступает нелогично. Вместо того, чтобы решать проблему, человек плачет. Это недопустимо в кризисных ситуациях, таких как война или катастрофа, где каждая секунда на счету и промедление смерти подобно. Но как часто мы оказываемся в таких ситуациях? Не часто, если вы не профессиональный военный.

Через плач наша душа изливается, это полностью ее свойство. Запрещая плакать, мы запрещаем душу. Мы блокируем душевные переживания и мал по малу наша душа черствеет, превращая нас в бесчувственного человека. Именно таким я и запомнил моего отца: черствым, грубым, бесчувственным. Я никогда не видел проявление его душевных качеств. Только логика и навыки, отточенные с годами. Творчество, стихи, музыка или живопись были ему абсолютно чужды. Хуже всего то, что он окончил пединститут и стал педагогом. Он получил доступ к воспитанию детей. Теперь он был в праве убивать души в детях на профессиональной основе. Почему его допустили к детям? Как он прошел экзамены? А может система образования именно таких людей и ищет? Может системе нужно сделать людей бездушными?

Мальчики не плачут.

Я никогда не плачу. Не знаю почему. Наверное, потому что я мальчик, а мальчики не плачут. Хотя, кто это сказал? Мой папа? А откуда он знает? Я ему не верю, но это теперь, а тогда я его жутко боялся. И если он говорил, что мальчики не плачут, значит лучше не плакать, а то хуже будет.

Так вот, хотя мальчики и не плачут, я все равно плакал, когда больно было или когда очень обидно. Однажды, я так быстро спешил домой, что споткнулся и упал прямо на асфальт моими ладошками и коленками. Асфальт их сильно поцарапал. Наверное, ему было больно, но мне было больнее и я заплакал.

Я плакал всю быструю дорогу домой. Я упал перед нашим третьим подъездом, а мне нужно было еще на второй этаж подняться. Я так сильно плакал, что получилось эхо и мы стали плакать вместе. Но еще громче я заплакал, когда увидел маму. Она вышла мне навстречу.

Я всегда для нее плакал громче, чем для папы. Папа маме завидовал и поэтому на меня злился. После того, как я показал маме мои ладошки и коленки, сил терпеть совсем не осталось, и я заплакал еще громче. И тогда пришел папа…

Наверное, мальчики только по мелочам не плачут, а если дело серьезное, то можно. А у меня было очень серьезное дело. Папа посмотрел на мои ладошки и коленки и… ничего не сказал. Это значило, что можно! И я продолжил плакать дальше, пока мама промывала мои ранки раствором марганцовки и мазала их зеленкой.

Она взялась, сначала, за йод, но передумала. Я ведь мог еще громче заплакать, а она была уже на пределе. И знаете что? Мне совсем не было больно, потому что я был плачем. Он вытеснил все: боль, обиду, досаду, то что мальчики не плачут и, даже страх перед папой… Из ребенка я превратился в сирену.

Мне всегда нравились машины с мигалками… вот бы мне сейчас такую! Мы бы прокатились с ветерком! Нам бы все дорогу уступали и даже ослики, хоть им и не нравится…

Удивительно устроена наша память! Сколько лет прошло, а я вспомнил! Такие были эмоции! Несмотря на жесткое воспитание, я все же изредка плакал…

Я очень любил бабулю. А бабушке нравились военные. Поэтому я решил стать военным. Тому способствовало папино жесткое воспитание в детстве, но это не было причиной. Я поехал поступать в военное училище из-за бабушки. Я хотел, чтобы она мной гордилась. У меня получилось пройти конкурс, и я стал курсантом. Почти сразу я получил мои первые лычки и стал командиром группы.

Все шло как по маслу, пока не произошла трагедия. У бабули диагностировали рак на поздней стадии. Она сгорела как спичка. Никто и глазом не успел моргнуть, как ее не стало. В тот день меня вызвали с занятий к нач. Курса, майору Бужину. Я постучал, вошел, доложил… а он мне телеграмму из дома… бабули не стало. Отпустить на похороны меня не могут, не положено…

Я не помню как оказался в расположении, как упал на постель, как пытался не заплакать, я же мальчик, а мальчики не плачут… Но я не смог и завыл. Меня сотрясало раз за разом. Я не мог остановиться… и я сдался… Истерика продолжалась около четырех часов. Со мной такого никогда раньше не было. Из груди вырвалось все, что накопилось за долгие годы. Ничего не осталось. И я стих. Я почти умер, так спокойно мне стало. Тогда я встал, отбил постель и пошел на занятия.

Я больше никогда не плакал, ведь мальчики не плачут.

Система «обрезования».

Мои родители всю жизнь проработали в школе. Они получили педагогическое образование. У них была «лицензия» для работы с детьми. Мне искренне жаль детей, рожденных, как и я, в семьях педагогов. Сам я полностью прошел этот «курс обучения» и в ходе жизни не раз встречал других людей, оказавшихся в схожей ситуации. Все они были душевно травмированы детством. Все они, как и я, стали «инвалидами детства». Никто из них не любит вспоминать детские годы потому, что это было нескончаемое насилие. Если обычные дети после школы возвращались домой к маме и папе, то мы из одной школы возвращались, в другую, где учителя были еще строже и безжалостнее. У нас не было дома. Мы выросли в интернате. Мы – детдомовцы. Самое страшное в этом то, что те люди, кто дал нам жизнь, кто должен был нас защитить, пока мы были маленькими, стали нашими палачами. Нам некуда было бежать, некому было жаловаться. У них была «лицензия» на наше воспитание, выданная государством. Более того, они кичились тем, как строго они поступают с нами, чтобы другие люди не могли их упрекнуть. Малейшая шалость, своеволие и инакомыслие очень жестко каралось. Я не помню ни одного раза, когда меня обнимали и говорили, что гордятся мной и моими успехами. Я никогда не был достаточно хорош. Позже, когда я поступил в военное училище, те порядки, которые царили в армии, были мне «домом родным». Жестокость командиров и рядом не стояла с жестокостью моих собственных родителей… Я просто смеялся им в лицо!