Душехранитель
Шрифт:
Никогда больше не смотри на меня так, сестренка Танрэй»…
Звали его Ко-Этл. По-аринорски. Он и был типичным северянином — русоволосым, белокожим, голубоглазым. Да еще и отпустил бородку, что совсем удивительно глазу ори, аринорца и даже кула-орийского аборигена. Вместо меховых плащей тепманорийцы во главе с Ко-Этлом носили непромокаемые полотняные, белые, укрывающие всю фигуру с головы до пят.
Жители Кула-Ори с удивлением смотрели на восьмерку тепманорийцев, следующую за Ормоной по городским улицам. Восемь крепких, похожих друг
Ормона добилась своего с легкостью, недоступной другим. Она давно уже сотрудничала с эмигрантами Тепманоры. Ко-Этл и его миссия перебрались на Рэйсатру с Ариноры семь лет назад. Почти тогда же, когда на южную оконечность материка приехала чета Тессетен — Ормона.
Переселенцев в Краю Деревьев с Белыми Стволами было гораздо больше, чем оританян в Кула-Ори. Более развитые технически, северяне очень быстро отстроили на Рэйсатру заводы и фабрики и, пользуясь огромными залежами полезных ископаемых, принялись налаживать производство. Заводы Тепманоры и были целью поездки Ормоны. Правда, об этом знал только ее муж. Сама красавица-южанка обставила свой нынешний визит иначе: обмен приобретенным опытом. Убедить в том окружающих, при всем своем очаровании и обольстительности, Ормоне удалось с успехом.
Сияющими глазами смотрел Ко-Этл на Ормону. Она постаралась искусить лидера тепманорийцев, и он готов был следовать за нею куда угодно. С горькой усмешкой поглядывал на них Тессетен, а потом и вовсе ушел прочь.
Ормона вела себя в Кула-Ори как хозяйка. По сути, она и была хозяйкой молодого города. И никто не мог бы оспорить этот факт. Все, что было на Оритане и Ариноре, теперь казалось далеким-далеким, почти несуществующим. Правители тех стран были слишком заняты войной, а здесь творилась иная жизнь. И правители были иные…
— Я разместила тепманорийцев в доме Кронрэя, — готовясь к официальному ужину, предупредила Ормона Сетена. — Если наш созидатель вдруг соберется приехать в Кула-Ори на эту встречу, я предложу ему наш дом. Ты не против? — она вытащила из потайного кармашка на панно маленькое зеркальце и принялась подкрашивать губы.
Сетен никак не мог взять в толк, зачем ей совершенствовать свою и без того бесспорную красоту, но наблюдать за этим процессом любил. Женский ритуал прихорашивания вводил его в полугипнотическое состояние.
— Да нет, я не против, — экономист откинулся на подушки, продолжая созерцать жену.
— В Тепманоре шел холодный дождь. Как у нас, на Оритане. Помнишь, Сетен?
— Забористая штука — ностальгия! Правда, родная? — насмешливо отозвался он.
Ормона окатила его ледяным взглядом и слегка дернула идеальной бровью:
— В доме Ко-Этла повсюду зеркала. Как думаешь — это оттого, что он безумно красив, или оттого, что отчаянно-смел и не опасается другого мира?
— Я думаю, что это из-за того, что он непроходимо-глуп, родная, — по-доброму, как и прежде, улыбаясь, ответствовал Сетен.
Она бросила бутылочку с краской в ящик, источающий запах ее духов и притираний, ловкими движениями подобрала иссиня-черные волосы.
— Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и ответишь. Впрочем, о чем можно говорить — ведь ты стал постоянно закрываться…
— И что ждет этих отчаянно-смелых и
безумно-красивых парней?Ормона опустила руки и вгляделась в мужа. Но глаза того были надежно спрятаны завесой — и не только упавшими на лицо космами.
— Все знаешь? — медленно проговорила она. — Что ж, тем лучше…
— Кто знает еще, хочешь осведомиться ты? — с невинным видом уточнил экономист. — Ал…
— Ты лжешь!
— Ты натравишь своих «соколов» на нас обоих или все же пощадишь свою зазнобу?
— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности?
— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
— Иначе?..
Она сделала бровями неопределенное движение.
— Только посмей! — глухо бросил он.
Ормона расхохоталась и собралась уйти. Сетен перехватил ее запястье, захлопнул дверь и швырнул жену на ложе:
— Только посмей!
— А почему ты уверен, что я смогу это сделать? — с вызовом спросила она. — Признаёшь мои силы, мой прекрасный супруг? Ведь признаёшь, не так ли?
Она легко расстегнула на боку тонкие брюки для верховой езды, откинулась на подушку, а затем, со сладострастием проведя языком по блестящим от краски губам, слегка развела стройные ноги. В черных очах ее разлилось масло.
— Не сердись на меня. Ведь одному тебе, Сетен, я доверяю все, что у меня на душе. Мы вместе уже двадцать лет, и это только в нынешней жизни… Все, что я делаю, я делаю во благо — нам, будущему, даже тем, кого, как ты считаешь, я не люблю… — голос ее стал грудным, воркующим, полным неизъяснимого очарования. — Ты всегда понимал меня.
— Я понимаю всех, — Тессетен не сводил с нее глаз.
— Хорошо — принимал. Всегда. Такой, какая я есть. Что изменилось? — она склонила прекрасную головку к плечу, а точеная смуглая ручка будто невзначай скользнула под пояс брюк, к паху, неторопливо, дразня наблюдателя, вернулась, слегка зацепила сверкнувший в пупке алмазный страз, поднялась выше, и сквозь полупрозрачную ткань блузки проступили послушно очертившиеся соски безукоризненной груди.
— Ничего не изменилось. По крайней мере — в тебе, родная.
Сложив руки на груди, экономист оставался неподвижен. Лишь улыбка кривила бледные губы его и без того некрасивого рта.
Прекратив любоваться собой, Ормона вскинула ресницы и туманным взглядом посмотрела на мужа, слегка удивленная его сомнениями:
— Тогда давай забудем всю эту чепуху. Мы делаем то, что нужно нам. Я никогда не предам тебя, ты никогда не предашь меня. Разве этого мало? Иди ко мне. Когда-нибудь позже вместе посмеемся над той нелепицей, которую нам пришлось пережить…
Сетен ухмыльнулся, сел в кресло напротив, оперся локтем на деревянный поручень и в задумчивости положил подбородок на два пальца:
— Послушай, Ормона, разве ты утратила былую остроту? Не рано ли для каких-то двадцати лет брака? Неужели считаешь, что меня можно купить тем же, чем ты покупаешь желторотых мальчишек? М? Вот мне просто интересно!
— Не притворяйся, я чувствую томление твоей плоти и прекрасно вижу, что ты желаешь меня.
Он прищелкнул языком и покачал головой: