Душехранитель

Пилот пытается снова поднять самолет, но уже поздно. Грохот.

В последний момент Серапионов понял, какой он — вкус смерти. Вспомнил его. И впервые испугался. Удар. Боль. Темнота. Легкость…

…Андрей открыл глаза и долго соображал, где находится. Ощущение тела отсутствовало. Он не мог пошевелиться.

Какие-то обломки, искореженные кресла, тела. Люди, которые бродят среди всего этого. Стоны. Плывущие мимо носилки, а в носилках кто-то, с головой укрытый кровавой простыней… Чужая речь.

Он слегка огляделся. Тут над ним наклонились двое мужчин и по-немецки сказали кому-то, что здесь еще один живой. Страшная боль в хребте. Невозможность двинуть ни рукой, ни ногой, но в спине уже ощущается что-то, похожее на оголенный, пульсирующий разрядами тока электрический провод. И он искрит, жжет, рвет плоть. Похоже на защемление нерва или… или еще хуже… Да, еще хуже… Гораздо хуже…

Чувствуя привкус собственной крови, Андрей разлепил губы.

— У меня сломан позвоночник, — хрипло сказал он, тоже на немецком. — Не трогайте меня, наложите вначале шину и вколите обезболивающее…

— Вы врач? — спросили его.

— Уже нет, — и Серапионов снова потерял сознание.

МАЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ...

В Ростов хлынула шумная весна. На кустах и деревцах сирени готовились распуститься гроздья разноцветных бутонов, в парках стоял веселый звон детских голосов и птичьего пения.

Саша делал первые шаги. Он решительно падал, решительно вставал и упрямо повторял попытки, отталкивая руки родителей, серьезный и сосредоточенный. Рената улыбалась, Николай возмущенно требовал усадить мальчика в коляску, пока он не разбил себе нос:

— Пусть тренируется дома! Не могу на это смотреть!

Жена хмыкнула и знаком ответила: «Не смотри!»

— Гроссман, отстань от них! — не вытерпела Марго, замученная Левой, который тянул и тянул ее на аттракционы. — Пойдем лучше с нами!

Рената махнула рукой, иди, мол, иди.

— Мамаша, называется… — проворчал Николай, но Рита уже потащила его за собой.

— Ма! Ма! — хлопнувшись на попку, Сашка пошлепал ладошкой по траве и заулыбался, показывая три недавно выросших зуба.

Рената пожалела, что они забыли дома фотоаппарат.

Чей-то спаниель подбежал к мальчику и запрыгал вокруг него. Сашка, не долго думая, ухватил собаку за волновавшийся от бурной радости хвост и благодаря ей снова поднялся на ноги. Это вызвало в нем прилив бурного восторга, и мальчишка звонко хохотал, а пес вторил ему, отрывисто лая и пытаясь лизнуть в нос.

— Сэм! Сэм! Не лезь к детям, сколько говорить?! — к ним бросилась хозяйка спаниеля, но Рената придержала ее за руку и показала, что все в порядке, что не нужно им мешать. — Ну, разные люди по-разному относятся… — пробормотала владелица Сэма, смущаясь. — Ах, как красиво играют! Мальчику вашему годик?

Рената покачала головой и показала обе ладони.

— Шустрый мальчишка… Нам пора, вы простите… Сэм! Ко мне!

Собака с неохотой, повиляв напоследок хвостом, побежала за хозяйкой. Саша растерянно проводил их взглядом и снова бухнулся в траву.

Издалека, не показываясь, на них смотрел Влад. Он сидел на турникете, под ивой, уронившей вниз, к земле, нежно-зеленые волосы-ветки, почти невидимый. Он и не хотел, чтобы они знали о его присутствии.

Рената сорвала желтый одуванчик и пощекотала им нос малыша. Сашка чихнул, поморщился, утерся и отобрал у матери цветок. Все его личико было желтым от осыпавшейся пыльцы.

Ничто вокруг не должно мешать им, когда они пищат и смеются, когда малыш глядит в небо, на птиц, на облака. Именно такими глазами, как у этого мальчика, и нужно смотреть на мир…

Влад легко спрыгнул с турникета, нырнул под еловые лапы и по главной аллее парка — его парка, парка его сына — пошел к воротам, к арке, празднично раскрашенной семью цветами солнечного спектра.

«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан»…

Часть 3. «Послания самим себе»

Богатство легко унесет время,

слово же не ведает смерти…

Скандинавская пословица

Душа жаждет того, что утратила,

и уносится воображением в прошлое…

Петроний Арбитр (I век н.э.)

ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ЗИМА. АРИНОРА

Молодой северянин молча проверил документы кулаптра и указал крыло сектора, куда нужно было пройти для отправки в Аст-Гару, столицу страны.

Паском огляделся. Как давно он здесь не был! Столько светловолосых, белокожих людей! Да, на Ариноре остались, по большей части, лишь ортодоксы. Половина, если не более, северян переселилась на Юг, в города Оритана, сразу после того катаклизма. Прошло всего четыреста лет, сменив меньше пяти поколений — а люди уже совсем иные… Дело идет к войне, но здравый рассудок древних «куарт» пока одерживает верх. Как все это шатко, о, Природа!

Оритан оказался более надежной землей, чем полуостров Аринора. Все-таки, Оритан — это большой материк. А на картах Аринора уже обозначается как «остров». Разорвалась пуповина, связывавшая полуостров с огромной сушей под названием Олумэару. Разорвалась, когда передернуло земную кору. С каждым годом Аринора и Оритан приближались к критической точке. Во всех смыслах — и в географическом, и в нравственном. Не последнюю роль играли в этом сами люди…

У кулаптра Паскома была своя цель в Аст-Гару. Он уже очень долго не покидал родину, однако сейчас ситуация сложилась так, что его присутствие потребовалось здесь, у враждебно настроенных северян. Его последний, тринадцатый, ученик не успел «взойти» во время Потрясения. Самый близкий, самый лучший ученик. Его судьба оказалась очень тяжелой. При всей своей прозорливости Паском не ожидал такого поворота событий. И кулаптру приходилось длить и длить свое земное существование…

Вся беда в том, что таков закон Природы: «взошедший» учитель ответственен за каждого из тринадцати своих последователей. Те, в свою очередь, в ответе за каждого из своих будущих учеников. И так — до бесконечности. Как смена дня и ночи, как чередование времен года, как перерождение Солнечных Эр. Учитель и ученики — единое целое. Это больше, чем привязанность, взаимозависимость, дружба, любовь. Это данность. Это судьба. На Оритане и на Ариноре с древних времен говорили: «Человек волен в выборе всего, кроме своего «куарт», учеников и родителей».

И все-таки этот ученик был Паскому чуть ближе, чуть любимее тех двенадцати, которым удалось «взойти» еще четыреста лет назад, накануне катаклизма. Возможно, любимее оттого, что он сильнее похож на самого Паскома, нежели те, другие. Точно так же, как и Паском, прежде чем прийти к своему выбору, к Учителю, он был чересчур противоречив, его швыряло и бросало в жизнях, словно песчинку в урагане. Путь этого ученика и поныне извилист, неопределенен…