Душехранитель

Старший воин слегка, даже как-то лениво махнул рукой. Боль обожгла пальцы наемника: раскаленная, как только что из горнила, спица спалила его плоть до костей. А огненный скорпион, вынырнув из нее, докрасна разогрел браслет убийцы и метнулся выше. Сэхур вскрикнул от боли, выронив спицу и стремясь избавиться от браслета, и насекомое шмыгнуло в его приоткрытый рот. Несчастный схватился за горло своими изуродованными руками. Все органы, по которым прокатилось пламя, лопнули внутри тела человека. Но к тому моменту Сэхур был уже мертв. Бездыханный, с синим вспухшим лицом, он упал на окровавленную дорогу возле трупа бывшего дружка, голова которого невидящими глазами взирала на свое тело из канавы у забора, куда катилась ровно столько, сколько падал наземь Сэхур.

Братья переглянулись. Хор вытер лезвие меча листом лопуха и убрал оружие в ножны.

— Гонцы Дуата и проклятые силы Изначального! — тихо выругался Инпу-Хентиаменти. — Я рыдаю. Я скорблю. Люди обезумели, и Ам-Амат пользуется нынче таким спросом, что к ней выстраивается нескончаемая очередь.

— Ты знаешь этих людей, Инпу? — сын Усира, нахмурив чело, поглядел на убитых.

— Для меня они все на одно лицо. Боюсь, что не узнаю теперь и их сердец... Идем, Хор.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СЕРЕДИНА ВЕСНЫ. МЮНХЕН

Холодно, как холодно! Антарктический, многовековой холод! До чего это знакомо… знакомо…

Наркоз терял свою власть над сознанием, и Андрей снова почувствовал пульсирующую боль в спине. А еще — резкую, сверлящую, неумолимую, словно удар шилом — в груди и в бедре, там, где только что прошлась игла хирурга, стягивая края разрезов.

Воспоминания приходили, как нерешительные гости. Все они сумбурно толпились у порога его разума, стучались и входили то поодиночке, то скопом, едва не ломая дверные петли, и тогда сознание мутилось.

Вдобавок — этот холод, сводящий все мышцы полупарализованного, растянутого на хирургическом столе тела.

Андрей испытывал это уже в четвертый раз за последние три года. Его всегда удивляло, до чего тонко продуман человеческий организм и сколь мало ведают о нем люди, пусть даже и выдающиеся врачи. Теперь же Андрею пришлось убедиться в том на собственном опыте.

Он знал подробности всех операций, которым подвергался. В последнее время Серапионов уже почти свыкся с беспрестанным ношением реклинаторов и корсетных поясов, смирился с постоянными головными болями, с тем, что руки его и ноги неожиданно отказывались слушаться, немели, с тем, что зрение меркло при каждом приступе и доктора не могли полностью исключить возможность слепоты. Искусственные протезы и аллотранстплантанты облегчали жизнь Андрея ненадолго, а затем неизменно начиналось ухудшение. Андрей мучался, но ни разу не задал вопроса — ни вслух, ни самому себе — «За что?» Ответ он знал хорошо. Видимо, там, на небесах, все же есть кто-то или что-то. Оно не позволило ему уйти в другой мир, но не спускает с него своих глаз и тут. Более того: Андрей знал, что все правильно, что все должно быть именно так. Может быть, от осознания этого ему и становилось легче.

Из-за вынужденного послеоперационного безделья он много читал, а когда не мог читать, то просто лежал и думал. Андрей знал уже наизусть содержание той тетради в коричневой обложке. Мало того: во снах он стал видеть дополнения — то, чего не написала Рената. Ему снился Город. Ему снилась зима, поглощающая этот Город. Ему снилась война, уничтожающая этот Город. И после нее — другая, бесконечная многотысячелетняя война, смысл которой был потоплен в крови. Война, где он сам был основным участником. Смертным, но в то же время вечным волонтером…

Истоки? Вот истоки он вспомнить не мог. Не видел всего-навсего одного звена, и поэтому вновь бежал по кругу. Звено было смято, раздроблено, подобно его искалеченному позвоночнику. А без этого Андрей не мог встать в полный рост, выпрямиться, решить главную задачу…

Наконец мерцание перед глазами прекратилось. Его везли в палату. Знакомые лица, знакомые стены нейрохирургического отделения…

Сон навалился сразу, едва Андрея переложили в столь же знакомое трансформирующееся кресло и поставили капельницу с обезболивающими и снотворными препаратами. Кстати, очень вовремя поставили: боль в зашитых разрезах (сбоку, на груди, и на правом бедре) стала уже невыносимой. Из кости бедра брали ткань для пересадки, уповая на то, что собственный материал организм больного не отторгнет…

…Он сидит на камнях у реки, бросает в воду камни-окатыши. А рядом — тот, кого он почитает своим Учителем: густые русые с проседью волосы рассыпались по плечам, лица почти не видно, голос высокий, музыкальный, но с хрипотцой усталости:

— Я знаю об Ормоне и твоем брате, парень. Ты можешь не волноваться на этот счет. Сейчас уже все иначе, можешь поверить…

Андрей смотрит на свои руки, от кистей до локтей изуродованные страшными свежими шрамами.

— Вы очень сильный, учитель… Я бы не смог.

— Но ведь ты смог, — и тот проницательно смотрит на Андрея из-под нависающих косм.

И в тот же момент юноша (да, там, во сне, он очень молод) вспоминает Саэти, погибшую в Эйсетти, когда был налет северян… Да, он смог пережить это. И теперь он ждал: Саэти не могла не вернуться. Он с надеждой смотрел на Танрэй, хотя и знал, что у той родится мальчик. Он готов был видеть в любой супружеской паре возможных будущих родителей своей Попутчицы, вернее, нового воплощения «куарт» Саэти… Это стало его навязчивой идеей, ибо Восхождение без «второй половинки» невозможно.

— Как ты, ученичок мой… — тут Сетен криво усмехается, но на собеседника не смотрит, — …как ты отличаешь явь от сна, Фирэ? У?

Андрей проводит рукой по волосам, губы его размыкаются после долгого молчания, и наконец он отвечает:

— Когда снится страшное, хочешь открыть глаза… А когда страшное наяву — напротив, закрыть их… Я не знаю разницы между сном и явью, учитель.

— Увы. Увы нам всем… Все — в нас самих, парень. Все — лишь в нас самих… Что там за вопли? Ты слышишь?

Они оба, насторожившись, поднимаются на ноги.

Шум слышится из лога, за небольшим холмом. И Учитель, и Ученик чувствуют прилив страха — чужого страха. И к нему примешивается запах смерти, еще не случившейся, но уже взявшей след жертвы…

— Зимы и вьюги! — шепчет проклятье Учитель. — Снова они… Давай, Фирэ, беги через запруду, ты их перехватишь…

Андрей и сам давно уже хотел взять кого-нибудь из этих мерзавцев и посмотреть ему в глаза. Выходит, их с Учителем намерения совпали. А чему удивляться? Так было постоянно.

Юноша чувствует азарт хищного зверя. Ни одного лишнего движения — только легкие точные прыжки. Камни запруды навалены бессистемной грудой, но зрение уже выявило нужный путь. Не задумываясь ни на секунду, Андрей преодолевает препятствие: камень справа — камень слева (следующий — осклизлый, из-за него прыжок удлиняется до более надежной опоры), большой валун посередине, три плоских глыбы — чередой, в линию, камень справа — противоположный берег. Всё!

Впереди — заросли. Андрей перемахивает через кусты можжевельника, огибает шипастые ветки акаций. Топот приближается.

Юноша приседает, готовый к броску. Он чувствует огромный прилив сил. Он чувствует в себе зверя.

И тут из-за склона выскакивает дикарь. Андрей уже видел его в Кула-Ори в составе той банды. Неужели Дрэян и в самом деле имеет к ним какое-то отношение? Юноша знал, что брат влюблен в жену Учителя, но чтобы пойти на такое… О, Природа!

До чего же все это знакомо… Андрей вспоминает битвы на Оритане, а тело его уже летит на дикаря, сбивает с ног не ожидавшего нападения аборигена. Он с трудом унимает желание разорвать негодяя на части, и кулак неохотно разжимается.