Душенька

Я в чьей памяти лэ и рондели

Услаждавшие слух королев

Песнь сирены про скалы и мели

Гимн рабов и печальный напев

Тех кто счастья в любви не имели

Правда, он не совсем понимал, что означают лэ и рондели и ориентировался больше на контекст – по-видимому, что-то вроде стихов или песен заграничных, а копаться в словарях в поисках слов не в его привычках было, да и словарей он никогда и в глаза не видел, и в гробу он их видал, но ласковая и грустная певучесть слов, искусно выстроенных в прекрасном переводе невольно пленяла, как пленяют красивые мелодии в сопровождении иностранных слов, которые не понимаешь, но понимаешь, что понимать их необязательно.

Как-то под утро, когда он неизвестно отчего всю ночь проворочался в постели и глаз не сомкнул (хотя беспокойных и даже спокойных мыслей у него и в помине не было) и под утро, наконец, угомонился и задремал, он увидел в коротком сне своем какого-то неизвестного типа в короткой куртке, что во сне просто прошел мимо него расхлябанной, странной походкой, будто правая нога тянула его направо, а левая – налево; эта удручающая несогласованность членов одного и того же тела, которые должны были быть согласованы, привлекла внимание Душеньки во сне, но все было видно как сквозь туман: ни черт лица, ни фигуры, ни даже как одет он нельзя было запомнить. Проснулся он тут же, как только парень завернул за угол детской поликлиники. Похлопал глазами. Поглядел в окно, за которым только начинался рассвет и подумал: «И зачем только он мне приснился, кто он такой, какого хрена залез в мой сон?» Но через несколько минут забыл про свой сон, даже не сон – фрагмент сна и пошел помочиться и принять душ.

Но с недавних пор стали посещать его необычные, жутковатые мысли. Вдруг среди бела дня среди делишек и вполне прагматичных, деловых, меркантильных размышлений он становился вдруг недвижим, как статуя, замирал, и тут приходили мысли о смерти, чего с ним раньше никогда не случалось. Как это человек прощается с жизнью, покидает землю? Навсегда? Навсегда! Лежит под влажной землей, полной червей и всякой гадости, под тяжелой могильной плитой, и никогда ему уже не выбраться наверх, к солнцу, не пройти по улицам, не посмотреть на женщин… Никогда. Это тебе не ночь проспать, а потом проснулся, почистил зубы и – вперед. Нет, тут то страшно, что – навсегда. Навсегда! Он перекатывал это слово, пробовал его на вкус, даже вслух произносил. Страшное, нелепое слово. Навсегда. Если б можно было временно, немного полежать, а потом вернуться домой, то конечно… Вроде бы умер, исполнил, то что обязан сделать каждый нормальный человек, выполнил свой долг, ну и хватит, пора вернуться… Это еще туда-сюда, а тут ведь что страшно? Страшно, что навсегда, и ничего больше не будет… Какое, оказывается, жуткое, мерзкое слово – навсегда. Неживое, застывшее, мумия, а не слово… камень, а не слово… Но вскоре Душенька приходил в себя, стряхивал с себя эти ненужные, липкие, бесполезные мысли и продолжал то, что делал всегда.

Все-таки избавился он от старой своей пассии, которая в результате ежедневных упреков, попреков и ругательств с его стороны и в самом деле почувствовала себя виноватой (без вины), но лишаться работы ей было нельзя – на руках больная мать и дочь-школьница, которых надо было кормить. Однако, на Душеньку не подействовали ни уговоры ее, ни слезы, ни укоры, ни напоминание о двух абортах, вредных для здоровья. Прогнал. Заставил написать заявление об увольнении и – адью!

– На что я жить буду, ты подумал, бессердечный ты человек! – возмущалась она, – У меня мать больная, кто ее прокормит?.. Ей лекарства нужны, да не такие, как у тебя, что ты заставлял меня продавать, настоящие, откуда мне деньги взять?

– Это твое дело, – невозмутимо отвечал он, – сейчас тысячи людей в твоем положении, безработные. Не ты одна.

– Подлец!

– От подлеца и слышу!

– Тварь! Пользовался мной, а теперь выбрасываешь, как половую тряпку…

– От твари и слышу!

На ее освободившееся место он взял новую знакомую с длинными ногами, рыжую. С большим ртом.

Покупатели засматривались на новенькую продавщицу в аптеке, издали напоминавшую кинозвезду. И стали чаще заходить в аптеку. И если б Душенька был бы повнимательнее к людям, он бы заметил среди них порой заходившего парня в сиреневой куртке, покупавшего в аптеке лекарства. Но Душенька был внимателен только к людям, от которых он мог что-то иметь, к нужным, необходимым ему людям, кого можно было использовать, а сосунков в курточках – как собак нерезаных, на что они сдались.

Однажды у своего нового знакомого, с которым его случайно и весьма неохотно познакомили на каком-то банкете, где, кстати, он встретил и своего дядю и куда Душенька с трудом просочился с целью завести нужные знакомства в среде высокопоставленных чиновников (да и новый знакомый, человек заметный и уважаемый, не очень охотно пригласил его в гости, а только после неимоверных усилий Душеньки, пустившего в ход все свое обаяние, чтобы произвести впечатление), он, гуляя с хозяином дома по его огромной двухэтажной квартире, увидел книжные полки, тесно и аккуратно уставленные различными – новыми и старыми, среди которых было немало раритетов – книгами, подошел к ним и с искусно подделанным восхищением произнес:

– О! У вас книги!

– Да, – шутливо-виновато развел руками хозяин дома, – Я, как видите, старомоден. Люблю почитать, поваляться на диване с книжкой в руках.

– Вот именно за это вас надо внести в красную книгу, как редкий, чудом выживший экземпляр читателя, – удачно сострил Душенька и видел, как хозяин расплылся в улыбке.

– Да, вы правы, – сказал хозяин, – сейчас очень мало людей интересуются книгами. Вот взять хотя бы моих сыновей, взрослые оболтусы…

– Дай Аллах им здоровья, – вовремя перебил Душенька.

– Спасибо, – учтиво ответил хозяин и продолжал, – Говорят – зачем нам книги, если есть интернет? Не могу убедить их что…

В этот момент зазвонил телефон в кармане у хозяина, и он резко оборвал себя, достал телефон, посмотрел номер.

– Извините, – сказал он, – вы пока ознакомьтесь, я сейчас буду… – обратился он к гостю с широким жестом, словно дарил, показывая на книжные полки, видимо, сгоряча неверно угадав в Душеньке книголюба, и торопливо вышел из кабинета с посерьезневшим лицом, плотно прикрыв за собой дверь.

Душенька остался один в кабинете, огляделся: огромный, дорогой письменный стол с заманчивыми, явно не запертыми ящиками, что сразу определил он опытным глазом любителя заглядывать в чужие ящики, дорогой компьютер на специальном столике… но… хозяин мог вернуться в любую минуту, и Душенька вынужден был прервать обзор чужого кабинета и, поскучнев, обратился к книжным полкам.

Когда он рассеянно просматривал корешки книг, зевая и почесывая нос, вдруг одна маленькая книжка привлекла его внимание, он посмотрел на корешок еще раз и ему захотелось снять эту книжку с полки, но он не знал, как к этому отнесется хозяин дома. На корешке стояло имя автора и название книги: Гийом Аполлинер «Мост Мирабо». И Душенька вдруг вспомнил стихи, что читал давным-давно в юности и которые произвели на него впечатление, так что некоторые строчки он помнил, может, не так точно, как написано в книжке, тем не менее, помнил до сих пор. Вошел хозяин.

– Ну как, одобряете мою библиотеку? – спросил он широко улыбаясь, показывая ряд кипенно белых зубов и, судя по ослепительной голливудской улыбке, зубы были намного моложе своего носителя, – Здесь много редких изданий.

После телефонного разговора хозяину дома явно прибавилось хорошего настроения. Душенька почувствовал это и решил воспользоваться моментом.

– Очень одобряю, – с энтузиазмом ответил он и робко указал пальцем на желанный корешок, – Можно мне взять у вас эту на время?

Тем самым он напрашивался еще на один визит, что было ему очень даже на руку, если дело выгорит. Хозяин именно так и понял его просьбу, хитро прищурился и сказал:

– Кто-то из великих – забыл кто – говорил: тому, кто берет на время чужие книги, надо отрубать руку, а тому, кто дает свои на время – надо отрубать обе руки, – и хозяин расхохотался, давая понять, что привел цитату в качестве шутки.

Тем не менее, в противоположность сказанному, он вытащил книжку и протянул Душеньке.

– У вас хороший вкус, – одобрил он, – Это редкий, прекрасный поэт.