Два чемодана воспоминаний

На берегу пруда, пока Симха перекрякивался с уточками, я лихорадочно вспоминала: не могло ли случиться так, что я забыла застегнуть замки, скрепляющие кузов с шасси? Я была уверена, что нет, не могло. Но если я пристегнула кузов, как мог он, черт побери, сорваться? Злые духи, что ли, постарались? Логично было предположить, что тут замешан привратник. Я знала, что он ненавидит евреев, но хватит ли у него совести проделать такое с коляской? Это подозрение я отмела как безумное. Однако через несколько часов, когда мы возвратились домой, оно снова вынырнуло на свет Божий. Не успела я открыть дверь, как наперерез нам выскочил привратник. В руке он сжимал палку от швабры – на манер самурая, собравшегося сразиться на мечах.

– Нельзя! – заорал он. – Пол мокрый. Подождите снаружи.

– Позвольте нам пройти, пожалуйста, – попросила я как можно дружелюбнее. – Дети так устали.

Он перегородил палкой дверь.

– Ты слышишь, Аттила? – насмешливо фыркнул он. – Они устали! Просидели целый день на скамейке в парке и устали до смерти. И теперь своими вонючими ногами собираются поганить мой чистый коридор! Вонючие жиды! Им бы хотелось, чтобы весь город плясал под их дудку!

И он захлопнул дверь перед моим носом.

Мы остались на улице. Прохожих становилось все больше: наступил вечерний час пик. Начал моросить дождь.

– Знаешь что? – сказала я Симхе весело. – Пожалуй, мы оставим коляску на улице. Тогда привратник не будет на нас сердиться. Ты побудешь здесь и присмотришь за Цивьей, а я пока отнесу Эшу наверх.

Держа Эшу на руках, я попыталась открыть дверь, но она оказалась запертой на ночной замок. Я выругалась про себя и позвонила к Калманам. Никто не открыл мне. Постояв немного, я положила Эшу в коляску, рядом с сестренкой, и мы двинулись вдоль улицы. Растерянный Симха брел рядом со мною. В какой-то момент он раскрыл рот, и я испугалась, что сейчас раздастся рев. Но вместо этого он сказал очень серьезно: «Кряк!» И снова, широко улыбаясь: «Кряк-кряк-кряк». Я сжала его ручонку в своей. Мы шагали мимо дома, взад-вперед. Я хотела было еще раз попробовать ткнуться в дверь, но раздумала. Не показывать же привратнику, что мы зависим от его милости!

Наконец в дверях возникла госпожа Калман.

– В чем дело? – спросила она. – Уже почти шесть.

Я объяснила, что привратник запер дверь перед нашим носом.

– О, – отвечала она, – на этого человека не стоит обращать внимания.

– Боюсь, что мне придется, – вздохнула я, – по крайней мере, пока не научусь попадать внутрь через замочную скважину.

Решительной походкой прошли мы по коридору, впереди – госпожа Калман с Симхой, за нею – я с детской коляской. Привратника не было видно. Но стоило нам войти в лифт, как он высунул свой костлявый череп из привратницкой и проскрипел: «Свиньи жидовские!»

* * *

С учебой дела мои шли – хуже некуда. Я должна была готовиться к экзаменам, но не могла заставить себя углубиться в изучение Сократа и Платона. Тексты сливались перед глазами, и сквозь них проступало лицо Симхи.

Я хотела узнать как можно больше о мире, в котором жил он и от которого сама я была столь безусловно отгорожена. И я начала изучать по вечерам Моисеев закон. Я читала отрывки из Мишны и Гемары, молитвенники. До рассвета гнула спину над псалмами. Углублялась в книги пророков и документы Хроник.

И все это – из-за необоримого сердечного влечения к худенькому мальчику в вечно мокрых штанишках. Ради него покупала я хасидскую музыку, ради него самозабвенно танцевала под тягучие ритмы по комнате, ударяясь по пути то о стол, то о шкаф, то о стул.

Я, конечно, добыла книги Баал-Шем-Това, основателя хасидского движения, жившего в первой половине XVIII века и совершившего, по словам его учеников, множество чудес. Стоило мне погрузиться в труды самого мэтра, как оказалось, что господин Калман не так уж точно придерживается основ хасидизма.

«Не позволяйте человеку демонстрировать, что он лучше, чем ближний его, – писал Баал-Шем-Тов, – если даже он с большей преданностью служит Богу. Ибо каждый служит Ему по возможностям своим, полученным от Самого Творца. Даже червяк исполняет свою роль – в пределах возможностей, данных ему Богом». Может быть, господин Калман считал, что я хуже червяка? Кем же была я в его глазах? Инфузорией? Или бактерией?

Приходилось выбирать одно из двух. Либо считать, что господин Калман пренебрегает уроками Баал-Шем-Това. Тогда он – плохой хасид. Либо – что он доверяет заботу о собственных детях существу, которое сам же ставит ниже червя. Тогда он – плохой отец.

Одна из историй Баал-Шем-Това показалась мне особенно интересной. Это была притча о могущественном короле, выстроившем огромный дворец с множеством комнат, окруженный бесконечными стенами и имевший всего одни ворота. Когда строительство было завершено, король расположился во внутренних покоях и пригласил всех важных сановников посетить свой дворец. Они прибыли вовремя, но ворота оказались запертыми. Вправо и влево, насколько хватало глаз, простирались стены. Как же войти во дворец? – гадали они, пока не появился сын короля. Он сказал: «Вы не видите, что дворец этот – лишь плод воображения? Нет ни стен, ни ворот, одна бескрайняя пустота. Король, мой отец, перед вами».

Я думаю, что правильно поняла эту притчу: под королем подразумевался Бог. Аллегория могла быть полезной для таких безбожников, как я. Почему гости в этом рассказе не смогли увидеть короля? Они долго были в пути, преодолели множество препятствий и так живо представляли себе дворец, что выдумка стала реальностью. История науки пестрит подобными примерами. Каждому кажется, что новая интерпретация фактов откроет новый путь, что воображаемые стены и окаменевшие традиции будут сломаны и король во всем своем величии предстанет перед нами. Но тысячи лет прошло, прежде чем мы проникли в самую дальнюю комнату. При помощи Кеплера, Декарта, Ньютона и других мы только попытались отворить следующую дверь, а сам король долго еще будет скрыт от наших взоров.

По утрам, работая у цветочника, я думала о книгах, которые буду читать вечером. Мне не удалось проникнуться откровениями иудаизма. Мне казалось, что дети Израилевы набились в вагон a streetcar named Desire [5] . За рулем – Моисей, в багажнике – Тора, и пассажиры все еще лелеют великую надежду проскользнуть без больших потерь вместе со своим испытанным лоцманом сквозь мировую историю.

Бог же остается загадкой, как я всегда и думала. У Него нет ничего общего с людьми. Тора утверждает, что Он не был рожден и, значит, никогда не умрет. Как может Бог, никогда не простужавшийся и не страдавший поносом, хоть что-то понимать в человеческих недугах? Как может Он знать наши страхи, наши страсти, наши надежды и безнадежность? Он действовал по плану, лежащему вне нашего понимания. Имя Его чересчур свято и не должно произноситься, Его изображения запрещено создавать. Фотографий Бога тоже никто не видел. Все это напоминает историю с монстром Лох-Несского озера, который то и дело является пьяным шотландцам, но ни разу не позировал перед камерой: увидеть его могут лишь те, кто верит в его существование. Конечно, я могу изучить Его законы. Но они были записаны тысячелетия назад еврейскими мистиками при помощи арамейской стенографии. И мистиков этих мне труднее понять, чем разобраться в первобытных племенах, населявших эту страну до нашей эры.

5

«Трамвай „Желание“» – название пьесы Теннеси Уильямса. Трамвай с таким именем до сих пор существует в Сан-Франциско, где происходит действие пьесы (все трамваи там вместо номеров имеют имена).

Едва затворив за собою дверь цветочного магазина, я увидела отца. Я подбежала к нему и потащила за угол.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду, что на меня вот-вот налетит дикарка с цветочным горшком в руках, – отвечал он, разглядывая желтые примулы, которые я прижимала к груди.

– Получила от хозяина, – объяснила я. – Потому что поставила сегодня рекорд: шесть венков за одно утро.

– Так много?

– Да, умирать стало очень модно. Ты и представить себе не можешь, что ты пропустил. Текст на одной из лент был такой: «Покойся, душа, в ожидании сладостнейшего назначения». Тебе это ничего не напоминает?