Два очка победы

— О, ты дома?

Клавдия встретила его в домашнем выцветшем халатике, с чалмой из полотенца на голове.

— Ты что так долго, Геш? Я уж решила, что вас опять не отпустили.

— Да так… — Поставив сумку и отодвинув ее ногой к стене, Скачков стал снимать плащ.

— Разувайся, — приказала Клавдия, с недоумением оглядывая мужа. — Чего-то в кедах, не помылся, не оделся… Ты что, в таком виде и по городу шел?

— Да там у нас… — Скачков поморщился. — Ерунда всякая.

Клавдия понимающе покачала головой:

— Поцапались?

— Вроде.

В одних носках он прошел в комнату и с удовольствием огляделся: чисто, тихо.

— А Маришка где?

— Анна Степановна была, взяла к себе. Я обещала, что мы за ней зайдем.

Мать Скачкова жила в старом железнодорожном поселке и время от времени забирала к себе внучку. Клавдия не уходила, старалась поймать его взгляд, и Скачков догадался, что она видела его сегодняшний промах с Полетаевым, понимала, что с ним происходит. Она еще не знала, что в Тбилиси его пришлось заменить!..

— Ну, как тебе игрушка сегодня? — спросил он, стараясь говорить небрежно.

Вместо ответа Клавдия уклончиво пожала плечами.

Перед диваном с множеством разноцветных, искусно разложенных подушечек Геннадий стоял в сомнении. Всякий раз, попадая домой, он вынужден был осваиваться, как в гостях. Жалко было нарушать уютную мозаику подушечек, однако усталость пересилила — он сгреб их кучей в изголовье и лег, разбросив ноющие ноги.

Вытягиваясь, он пробормотал жене:

— Ты там валяй, занимайся… Я полежу… Что-то я сегодня… совсем…

Присев на краешек дивана, Клавдия опустила руку на шершавый лоб мужа, слегка поворошила его жесткие, не-вымытые волосы.

— Ванна сейчас занята, подожди немного. — Потом спросила. — Переживаешь, да?

Все же она знала его, как никто другой.

Вздохнув, Скачков повернулся на бок, взял руку Клавдии и положил себе под щеку.

— Как там, на трибуне? — спросил он. — Наверное, хоронят?

Болельщики, он знал, народ свирепый и не прощают ни одной ошибки.

— Да в общем-то… — замялась Клавдия, — немного есть.

Он лежал с закрытыми глазами. Клавдия не отнимала руки.

— А играли прилично, — похвалила она. — Мне понравилось. Не то что раньше. И, знаешь, в дубле у вас приличные ребята! Белецкий, Соломин… Валерка Турбин. Вчера как играли… Прямо кино!

Слушая, он расслаблял ноги, спину, давал отдых мышцам живота и плеч. После такой игры он испытывал одну огромную усталость, хотелось позабыть, что есть футбол, необходимость бегать, напрягаться из последних сил, спешить на перехват к мячу и постоянно, все долгих полтора часа игры, опасаться за собственные ворота.

— Но этот Комов ваш! — возмутилась Клавдия. — Все-таки за такие штуки надо бы судить.

— Да там… почти так и получилось.

— Ты устал? А может быть, помоешься, и мы немножечко пройдемся? Все равно же за Маришкой надо зайти. И к Звонаревым бы заглянули. А, Геш?

Бывая дома редко, наездами, Скачков привык к тому, что Клавдия живет своей, обособленной жизнью, которой он не знал, да и не интересовался. Какие-то у нее компании, знакомства, увлечения. Иногда она затаскивала к своим знакомым и его, но он уклонялся от таких встреч. Не до компаний, когда тащишься домой с таким усилием, словно на каждой ноге по гире! Они там веселятся, чокаются, треп идет о парижских кутежах знаменитого поэта, которого кто-то из присутствующих уподобился видеть «вот так вот, как тебя» в московском «Арагви», о неком завещании известного композитора в пользу опального писателя, о разводе режиссера и актрисы, — и все это с многозначительными недомолвками, с подмигиванием, с пальчиком к губам: дескать, не очень-то об этом следует распространяться, секрет-с… Тут же договаривались, что следует собраться завтра и пойти к одному художнику послушать запись модного перед революцией «Пупсика». И — тоже: где достал? Секрет!

— Геш, ты, конечно, с нами, старичок?

Какое там! Отказываясь, он опускал лицо и начинал сжимать и разжимать пальцы. Не поймут же, что ему через два дня снова выводить ребят на поле и — бегать, выносить тычки, толчки, подножки, удары локтем в шею, в плечи, — сплошные синяки потом! Но пусть бы синяки, и только. А если вдруг сфинтил и убегает подопечный, и ты торопишься за ним, вот-вот догонишь, а он, чувствуя твое дыхание, вдруг врежет с ходу по мячу!.. Хорошо, если выручит Алеха Маркин. А если нет? Кто виноват? Вернее — что? А виноват будет как раз тот час, что ты недоспал, сидя в компании за трепом, виновата рюмка, выпитая, чтобы не оскорбить сердечного расположения к тебе компании.

Для футболиста свободное от игр время — отдых. Совсем другое те, что около футбола, около команды. Для них вот этот треп, вот это околачивание в кругу спортсменов наполняет жизнь каким-то странным смыслом. А как они все принимаются судить о спорте! Можно подумать, что они жизнь провели на поле. А ведь всех знаний только и было, что потолкались возле автобуса с командой, да вот — за столом. Для Клавдии эти поклонники — хлебом не корми. Где-то в компании она и со Звонаревыми познакомилась.

— Ну их, слушай, — отказался Скачков, удобнее устраивая голову. — Потом как-нибудь.

— Не хочешь? Ну, смотри сам. Я в общем-то на всякий случай Валерии сказала, что у меня стирка. У тебя есть что стирать? Давай, выкладывай.

— Там… в сумке… — разбитым голосом сказал Скачков. — Возьми, пожалуйста, сама.

— Господи, Геш! — рассмеялась Клавдия, оглядывая засыпающего мужа. — Ты что это так развинтился сегодня?

Вместо ответа Скачков невыразительно помаячил вялой рукой и отвернулся к стенке.

Клавдия рассмеялась:

— Старик ты, Геш. Совсем дремучий дед! Ну ладно, отдыхай. И вышла.

В окаменевшей мышце под коленом обозначилась и запульсировала какая-то незначительная, но чрезвычайно болезненная жилка — след старой травмы (шипом порвали ему ногу). Сейчас бы в горячую воду, размять, разгладить… Досадуя, что пропадает сон, Скачков согнул колено, наспех помассировал его, и боль расплылась, отпустила. Из ванной приглушенно долетал убаюкивающий плеск и шум сливаемой воды.

Старик… Да, для футбола он почти старик. Четырнадцать сезонов, не считая нынешнего, выбегал на поле, сыграл сотни матчей, у себя и за границей, и если прикинуть, что за каждую игру терял по три, а то и по четыре килограмма, то получалась убедительная арифметика; центнеры оставил он на футбольном поле. А износ сердца? А нервов?.. Поэтому, когда в прошлом году его так оскорбительно отстранили от команды, то Клавдия, отлично видевшая, какой ценой достается ему жестокий спортивный режим, чтобы держаться в команде наравне с молодыми, расстроилась больше, чем он сам. «Вот и хорошо, — в запальчивости крикнула она. — Хватит изнурять себя, хватит тянуть жилы! Сколько можно?»