Два шага до аншлага

РОГОВ: Верно. За Светика я спокоен, Тоня его половинка.

БОРИС: Она его три четверти.

РОГОВ: А ты пока и четвертушку не сыскал.

БОРИС: Запутался в чужих половинках.

РОГОВ: Боря, я тебе никогда не докучал моралью строгой…

БОРИС: И даже за шалости слегка не бранил.

РОГОВ: И сейчас не стану. Только задам один вопрос. Я знаю, что ты любил женщин, но не знаю, любил ли ты женщину? Одну? По-настоящему?

БОРИС: Большая любовь у меня ещё впереди.

РОГОВ: Большую любовь нельзя откладывать на потом. Это как главное дело в жизни, которое нельзя переносить на завтра. Потом не успеешь. (Вынимает из-под подушки диск). Это поставишь в мамин день рождения, когда все будут за праздничным столом… Что бы ни случилось! Понял?

БОРИС: Понял.

РОГОВ: Спрячь куда-нибудь.

Борис прячет диск в ящик стола. В комнату заглядывает Дудко.

ДУДКО: Не помешал?

РОГОВ: Заходи, Синяя Борода.

ДУДКО: Ты меня извини.

РОГОВ: За что?

ДУДКО: За того рака. Как узнал, всех выбросил в мусорник. Правда, Яна мне благодарна за то, что помог ей все рассказать.

РОГОВ: Артур, запомни: Яна – это… (Не договорив, с гримасой откидывается на подушку).

БОРИС (тревожно смотрит на отца): Болит?

РОГОВ: Уже отпустило.

ДУДКО: Ты, Лека, не дрейфь: мы тебе такие лекарства достали – долгожителем будешь.

РОГОВ: Я спокоен. Вы все рядом, и мне не страшно. Боюсь только в последний момент потерять контроль, начну стонать и напугаю Люку. (Сыну). Ты тогда сразу включай музыку, и погромче. Обещаешь?

БОРИС: Обещаю.

ДУДКО: Что ты про Яну хотел сказать?

РОГОВ: Она тебе подарок к концу жизни, если, конечно, заслужишь.

ДУДКО: Что же я перед ней уродоваться должен?

РОГОВ: Преподнеси цветы, скажи ласковые слова – она не избалована вниманием.

ДУДКО: Ни одна баба от меня этого не дождётся!

БОРИС: Папа, ты ему не очень верь. Он уже три раза в день меняет галстуки. А вчера в парикмахерской причёску сделал. И не только… Взгляни на его брови.

РОГОВ: Ой, Артур… Ты их покрасил?!

ДУДКО (оправдываясь): Парикмахерша уговорила. Теперь не знаю что делать – ни смыть, ни сбрить.

БОРИС: Только взорвать.

Рогов смеётся.

ДУДКО: Если тебе, Леня, от смеха легче, я даже клоунский колпак надену. Но ответь мне на один вопрос, только честно… (Борису). Пойди, покури!

БОРИС: Откуда в одном человеке столько деликатности?!

Выходит.

ДУДКО: Это, конечно, дело интимное, но…Я ведь у вас уже неделю живу и всё присматриваюсь: ты же Люку, и в правду, до сих пор любишь… Сорок лет с одной женщиной – это же наказание, а ты из него сделал праздник… У тебя всю жизнь – одна баба, а у меня их было штук сто, я должен быть в сто раз тебя богаче, а оказалось – бедней… Ну, скажи мне, научи, объясни: за что можно так любить женщину?.. Что тебя в ней так привлекает?…

РОГОВ: Не знаю. Просто мне всё в ней нравится: и лицо, и голос, и походка… И даже то, что грибы пересаливает…

ДУДКО: Всю жизнь любил?

РОГОВ: Всю

ДУДКО: А как же те: нежная, как котенок, весёлая, как цирк, горячая, как вулкан?..

РОГОВ: Так это же всё она, Люка. (Из коридора доносятся громкие, возбуждённые голоса Люки и Яны. Входит Борис). Что там?

БОРИС: Территориальный конфликт.

Коридор. У мольберта Люка и Яна.

ЛЮКА (заслоняет картину собой): Не смей притрагиваться!

ЯНА: Передняя не только ваша! Эта мазня заслоняет свет. Убери её!

ЛЮКА: Портрет не закончен. Он хочет еще над ним поработать.

ЯНА: Эти портреты его доконали!

ЛЮКА: Какое твоё дело?.. Чего ты присосалась к нашей жизни?.. Господи, когда ты переедешь?..

ЯНА: Никогда! Останусь здесь до смерти! Чтобы тебя мучить!

ЛЮКА: Ты – злая завистница!

ЯНА: А ты ведьма – тебя за это выгнали из Аэрофлота! Тебе не на самолете летать, а на метле!

ЛЮКА: А ты… Ты – большевичка! Была ею и осталась!

ЯНА: Молчи, демократка! Чубайсовка!

Из комнаты Бориса вырывается громкая мелодия «Неудачного свидания».

ГОЛОС: РОГОВА: Громче… Ещё громче…

ГОЛОС: ДУДКО: Яна!.. Яна!.. Укол!

ГОЛОС: РОГОВА: Громче!..

Музыка гремит на полную мощность и вдруг обрывается. Тишина. Свет гаснет. В темноте звучит та же мелодия, только медленно и печально, как траурный марш.

Картина третья

Освещается комната Бориса. Та же обстановка, только над тахтой висит большой фотопортрет Рогова, обрамлённый траурной лентой. На стенах вместо фотографий Бориса – фотографии Рогова. Слышно, как в коридоре Люка разговаривает по телефону.

ГОЛОС ЛЮКИ: Её нет… Не знаю… Хорошо, звоните.

После небольшой паузы Люка входит в комнату, ставит на полочку под портретом вазочку с цветами. Она как будто не изменилась, только все её движения чуть заторможены, и речь тоже. В комнату заглядывает Яна.

ЯНА: Меня не спрашивали?

ЛЮКА: Много раз.

ЯНА: Это покупатели. Я повесила объявления. Ты была права, предлагают хорошую цену.

ЛЮКА: Ты решила продать?

ЯНА: Да. (Выжидательно смотрит на Люку, та доливает в вазочку воду). Почему не спросишь причину? Тридцать лет не хотела, а теперь вдруг решила. Тебе неинтересно знать, почему? (Люка продолжает возиться с цветами). Не хочешь спрашивать? Ты – гордая, ты – деликатная. Да? А я всё равно скажу. Я его любила! Всю жизнь! Увидела и полюбила. Он служил на Урале. Загорелся лес. Их часть помогала эвакуировать детдом, в котором я работала. Мы плыли на плоту, он показывал детям фокусы, и дети смеялись. Потом причалили к какой-то брошенной хатёнке. Там было сыро и мрачно. Он попросил у меня помаду и нарисовал на стене петуха. Стало веселей. Я, как только он ступил на плот, поняла: мой, родной. Сама спорила, что так не бывает. А вот попалась. И ведь не школьница – замужем была… Он возвращался в часть, я ему свидание назначила – обрадовался, обещал быть. Да не пришёл. У них авария была, машина перевернулась – в госпиталь его увезли, в область, а потом в Москву. Я его, не переставая, разыскивала. От мужа ушла. Маринку родила и ушла. Вернее, он сам ушёл после нашего разговора. И нашла всё-таки, через год. Господи, как я его уговаривала! И клялась, и молила, и плакала… А он всё-про тебя рассказывал, про свою воздушную красавицу. Я ведь, чтобы к вам в квартиру въехать, отдельную двухкомнатную отдала, с мебелью. Но здесь ещё тяжелей стало – глядеть, как он над тобой трясётся… Как я его ревновала! Особенно по ночам. Хотелось ворваться к вам в комнату и выбросить тебя из окна.

ЛЮКА: Ты меня ненавидишь?

ЯНА: Уже нет. А раньше было: ты его у меня украла. Если бы не ранение… С годами это прошло, страсть перешла в преданность. Не переезжала, чтобы ему быть полезной, укол сделать, банки поставить…

ЛЮКА: А почему ты его картины ругала – он же из-за этого страдал?

ЯНА: Не могла удержаться: ведь он только тебя и штамповал…

ЛЮКА: Я знала, что тебе тяжело, но не думала, что так больно.

ЯНА: Ты знала?

ЛЮКА: Да. Он мне всё рассказал. Чтобы я была к тебе добрее. Но я не всегда умела сдержаться, особенно в последние годы. Прости.