Два товарища

3

Костя со страхом ждал, что Слава спросит его о матери и сестренке. Но Слава ни о чем не спросил. Он сразу увидел, что среди спасенных их нет.

Промокших, продрогших детей начали переодевать в сухое, использовав для этого имущество детского сада, которое осталось на пристани. Женщинам переодеться было не во что. Они отошли за угол пристанского склада, сбросили с себя все, выжали и опять надели. После этого все, предводительствуемые Теляковским, направились вверх, к прибрежной дороге.

Семенцов что-то тихо сказал Михайлюку и кочегару, которого уже звал запросто Васей, потом нагнулся к Теляковскому. Тот выслушал его, сделал утвердительное движение головой. Семенцов вместе с Михайлюком и кочегаром вернулся на пристань.

Костя и Слава вели малыша, спасенного Костей. Идти в гору ему было трудно. Костя взял его на руки. Вероятно, это движение напомнило малышу о матери, он встрепенулся, испуганно позвал: «Мама!» — и заплакал.

— Сейчас пойдем к маме, — пытался успокоить его Костя.

Но мальчуган продолжал звать сквозь слезы:

— Мама! Я хочу к маме…

Вышли на дорогу. Она выглядела пустынной. Никто больше не ехал и не шел по ней. Справа лежало море, слева в темноте смутно рисовался город, а в небе по-прежнему стояло дымное зарево.

Несколько минут все прислушивались: не едет ли кто? Все понимали, что долго ждать нельзя, и оставаться здесь опасно. Одна молоденькая мать с мертвым ребенком на руках была безучастна ко всему. Она то наклонялась к ребенку, то выпрямлялась, и тогда было видно ее бледное лицо и блестевшие в темноте глаза.

Две женщины собрались уходить пешком, когда послышалось отдаленное дребезжание. Вскоре показалась повозка, груженная домашним скарбом, а в повозке мужчина.

Теляковский шагнул навстречу, поднял руку. Но, должно быть, владельца повозки уже не раз пытались остановить таким способом. Он приподнялся, хлестнул лошадей.

— Стой! — крикнул Теляковский своим громыхающим, будто из железа сделанным голосом.

Он шел прямо на скачущих коней. Возница натянул вожжи.

— Здесь женщины и дети с потопленного гитлеровцами парохода, — строго сказал Теляковский. — Нужно помочь. Понятно?

— Что делают! — Человек на повозке покачал головой. — А я думал: что оно горит? Ну давайте!

Кочегар Вася, появившийся в эту минуту вместе с Семенцовым, помог женщинам взобраться на повозку. С рук на руки им передали детей.

— Теперь, хлопцы, вы на задочек! — подтолкнул Семенцов к повозке Костю и Славу.

— Я не поеду, — ответил Слава и попятился. — Я буду маму искать.

Костя испуганно взглянул на него, но Слава упрямо твердил, что не поедет.

— Тогда и я не поеду, — сказал Костя. — Вы не беспокойтесь за нас, — обратился он к Семенцову, хотя сам очень беспокоился за Славу.

Хозяин повозки погнал лошадей с места вскачь. Когда стук колес стих, кочегар протянул Семенцову здоровую руку:

— Прощевай, матрос! Век тебя не забуду!

Он быстро пошел по дороге. А Теляковский, Семенцов и мальчики остались.

— Зря не поехали, — сказал Семенцов. — Что теперь с вами делать?

— Я буду маму искать, — повторил Слава, повернулся и побежал.

Семенцов догнал его:

— Ты, малый, не дури, не время, — и добавил мягче: — Ну пойдем, пойдем…

Проходя мимо пристани, Костя увидел, что она горит. Он понял, о чем говорил Семенцов с кочегаром и Михайлюком и зачем вернулся на пристань. Костя дотронулся до шершавой жилистой руки Семенцова, но ничего не сказал.

На улицах не было ни души. То ли все ушли, уехали, то ли попрятались. Лишь на перекрестке, ведущем к станции, стоял патруль из рабочих. Патруль остановил идущих и пропустил, узнав Теляковского.

Дымное зарево в степи, которое становилось все ярче и приближалось к городу, освещало улицы, дома, черепицу кровель. Костя даже разглядел в доме, мимо которого они проходили, через распахнутое окно стол со скомканной скатертью, опрокинутый стул, разбросанные по полу вещи. А на подоконнике сидела кошка и умывалась лапкой.

— Никак гостей ждет! — криво усмехнулся Семенцов. — Ну жди, дожидайся.

Казалось, никого в городе больше не было, он лежал пустой, покинутый под дымно-красным небом войны. Но нет! Когда они вышли к горсовету, они услышали голоса, увидели мелькавших в окнах людей.

В нижнем этаже открылось окно, из него выглянул Аносов. Его осунувшееся лицо было странно сосредоточенно, а серые глаза жестко блестели из-под сдвинутых бровей. Пиджак был распахнут, на поясе висел наган.

— Я все знаю, — сказал он Теляковскому. — Удалось кого-нибудь спасти?

Теляковский коротко доложил. Тень прошла по лицу Аносова, но она не погасила стальной блеск его глаз.

Он заметил Костю:

— А ты что здесь делаешь?

Костя хотел ответить, но Аносова окликнули из комнаты. Костя увидел, что комната полна людей, у стены стоят винтовки, в углу сложены какие-то ящики. Сквозь приглушенный говор и звук шагов слышался спокойный, отчетливый голос Аносова.

Теляковский вошел в подъезд, а Семенцов задержался, соображая что-то. Его приземистая сильная фигура с обнаженной забинтованной головой (фуражку он потерял в море) и в полосатой тельняшке, видной под расстегнутой форменкой, резко выступала на фоне красного неба. Лицо трудно было разглядеть, одни белки глаз блестели.

— Вот что, ребята… Горевать горюйте, а дело не забывайте, не то Гитлер живо напомнит. Верно? — наклонился Семенцов к Славе. — Так слушай, орлы, мою команду! Марш к лодке и дожидайся меня! Она на своем месте, цепкой прикручена. — И Семенцов последовал за Теляковским.

Лодка действительно находилась на своем месте, должно быть, Семенцов успел перегнать ее, прежде чем поджег пристань. Здесь было темно. Тень от дома Шумилиных скрывала сад и берег. А сам дом был на свету, окна его полыхали, будто горело там что-то.

Слава сделал два шага, но вспомнил, очевидно, что никого в доме нет, и опустился на прибрежную гальку.

Костя сказал:

— Надо приготовиться.

Слава не ответил.

— Слава, — повторил с беспокойством Костя, — ты слышишь меня?