Два вампира (сборник)

На этот раз засов сломался. Я толкнул ногой разбитую раму, и она упала на пол.

Он сидел в большом дубовом кресле и смотрел на меня в полном изумлении, сжимая руками львиные головы на подлокотниках. За его спиной возвышалась массивная кровать с красным, отороченным золотом балдахином.

— Да как ты смеешь! — сказал он.

В мгновение ока он оказался прямо передо мной, забрал у меня топор и с легкостью отшвырнул его, но так, что тот врезался в противоположную каменную стену. Потом он подхватил меня и швырнул на постель. Кровать затряслась, вместе с ней — балдахин и драпировки. Ни один человек не смог бы отбросить меня на такое расстояние. Но для него это не составило труда. Махая ногами и руками, я приземлился на подушки, отчего содрогнулась не только кровать, но все сооружение в целом, вместе с балдахином и занавесями.

— Презренное чудовище! — бросил я, стараясь принять удобное положение. Потом повернулся на левый бок, согнул ногу в колене и окинул его злым взглядом.

Он стоял ко мне спиной, намереваясь закрыть внутренние двери комнаты, которые раньше были распахнуты и поэтому не сломались. Вдруг он остановился и с игривым выражением на лице повернулся ко мне.

— Ах, какой у нас подлый нрав для такой ангельской внешности,— ровно сказал он.

— Если я ангел,— ответил я, отползая от края кровати,— рисуй меня с черными крыльями.

— Как ты смеешь ломиться в мою дверь?! — Он скрестил руки на груди.— Неужели я должен объяснять, почему я не потерплю такого ни от тебя, ни от кого-либо другого?

Он стоял и взирал на меня, приподняв брови.

— Ты меня мучаешь,— сказал я.

— Да что ты? Как именно? И с каких пор?

Мне хотелось заорать. Мне хотелось крикнуть: «Я люблю только тебя!».

Вместо этого я сказал:

— Я тебя ненавижу.

Он не смог удержаться от смеха. Он опустил голову и подпер пальцами подбородок, не сводя с меня глаз.

Потом он вытянул руку и щелкнул пальцами. Я услышал, как в нижних комнатах что-то зашуршало. Я выпрямился и сел, окаменев от изумления.

Я увидел, как по полу в дверь проскользнул длинный учительский хлыст, словно его двигало ветром; потом он изогнулся, перевернулся, поднялся и упал в ожидающую руку.

Внутренние двери захлопнулись за его спиной, засов влетел на место, раздалось звяканье металла. Я отодвинулся подальше.

— Приятно будет тебя выпороть,— сказал он, мило улыбаясь, с почти невинным взглядом.— Можешь записать это в очередные человеческие впечатления, как, например, выделывание курбетов со своим английским лордом.

— Давай. Я тебя ненавижу,— сказал я.— Я — мужчина, а ты это отрицаешь.

Он казался высокомерным, спокойным, но отнюдь не расположенным к шуткам.

Подойдя к кровати, он схватил меня за голову и швырнул лицом в подушки.

— Демон! — воскликнул я.

— Господин,— невозмутимо поправил меня он.

Я почувствовал, как его колено уперлось мне в спину, а следом за этим на мои бедра со свистом опустился хлыст. Конечно, из одежды на лше были только диктуемые модой тонкие чулки, поэтому с тем же успехом я мог быть и голым.

Я вскрикнул от боли, но сразу закрыл рот. Когда за первым ударом последовало еще несколько, я изо всех сил постарался молча снести побои, однако услышал собственный неосторожно вырвавшийся стон. Этот стон возмутил меня, точнее, даже привел в бешенство.

Он вновь и вновь опускал хлыст — на мои бедра, на икры... В неописуемой ярости я пытался приподняться, отталкиваясь ладонями от покрывала,— тщетно. Я не мог сдвинуться с места. Меня сковывало его колено, а он самозабвенно хлестал меня, не останавливаясь ни на секунду.

В конце концов моя бунтарская натура подсказала выход: я решил поиграть в одну игру. Будь я проклят, если стану просто лежать и плакать,— а к моим глазам уже подступали слезы. Я крепко зажмурился, сжал зубы и сказал себе, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, что мне это нравится и что горячая, сокрушительная боль — тоже красная, а тепло, разливающееся по моим опухающим ногам,— золотистое и ласковое.

— Какая прелесть,— сказал я.

— Ты доиграешься, мальчишка! — воскликнул он и принялся хлестать меня еще сильнее и быстрее. Мои прекрасные видения оставили меня. Мне было больно, чертовски больно.

— Я тебе не мальчишка! — выкрикнул я.

Я почувствовал, что у меня повлажнела нога,— по ней текла кровь.

— Господин, ты что, собрался меня изуродовать?

— Что может быть хуже для падшего святого, чем превратиться в мерзкого дьявола?

Новые удары. Я понял, что тело мое кровоточит уже в нескольких местах. Теперь я точно буду весь в шрамах. Я не смогу ходить.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! Прекрати!

К моему изумлению, он остановился. Я уткнулся лицом в руку и заплакал. Я долго всхлипывал, а ноги так горели, как будто побои все еще продолжались. Мне казалось, что он опять наносит мне удар за ударом, но это было не так. Я все надеялся, что боль вот-вот утихнет, перерастет в теплое, трепетное и приятное ощущение, как в начале, в первые два раза. Это будет терпимо, но то, что я испытывал в тот момент, было ужасно. Как же мне противно!

Вдруг я почувствовал, что он наклонился надо мной. Его волосы приятно защекотали мне ноги. Потом он ухватил пальцами порванные чулки и дернул, моментально сорвав их с моих ног.

Боль завибрировала, усилилась, а затем мне немного полегчало. Шрамы обдувал прохладный ветер. Когда к ним прикоснулись его пальцы, я испытал такое чудовищное удовольствие, что не удержался и застонал.

—Ты еще будешь ломиться ко мне в дверь?

— Никогда,— прошептал я.

— Ты еще будешь мне противоречить?

— Никогда, никогда, ни единым словом!

— Что еще?

— Я тебя люблю.

— Не сомневаюсь.

— Но это правда! — задыхаясь, сказал я.

Его пальцы гладили мою раненую плоть, доставляя лше невыносимое наслаждение. Я не осмеливался поднять голову, а вместо этого еще крепче прижался щекой к шершавой вышивке на покрывале, к огромному изображению льва, вдохнул побольше воздуха и дал волю слезам. Мне было спокойно — наслаждение лишило меня всякой власти над собственным телолл.

Я закрыл глаза и почувствовал на своей ноге его губы. Он поцеловал один из шрамов. Я решил, что вот-вот умру. И попаду в рай, в более возвышенный и восхитительный, чем венецианский. В паху сама собой ожила благодарная, безрассудная сила...

На шрам потекла горячая кровь. По нему резким движением скользнул его язык, лизнул, надавил, и перед моими глазами запылало пламя — ослепительный огонь на мифическом горизонте во мраке моего слепого рассудка.

Он перешел к следующему шраму: на него тоже закапала кровь, последовало очередное прикосновение чуть шершавого языка — и гнусной боли как не бывало, осталось только пульсирующее наслаждение. А когда он перешел к новой ране, я подумал, что больше не выдержу...