Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)

До окопчика было шагов тридцать, и, наверное, надо было попытаться добежать до него. Но Лопатин бросился плашмя на землю, больно ударившись грудью о свою неловко подвернувшуюся под ребра полевую сумку.

Немцы били по высотке. Снаряды рвались то ближе, то дальше.

Лопатину несколько раз казалось, что этот снаряд последний, и он загадывал, что если этот снаряд последний, то его уже не убьют и вообще все в его жизни будет хорошо. В разные дни войны он по-разному думал и о своей жизни, и о своей смерти. Но сейчас, думая и о жизни и о смерти, думал о той женщине в Ташкенте...

Но снаряды продолжали рваться, и когда наконец наступила тишина и он, еще не решаясь встать, оглушенно приподнялся с земли на локтях, то увидел, как сверху, из окопчика, к нему бежит человек.

– А мы думали вас убило, - радостно улыбаясь, сказал подбежавший капитан.
– Пойдемте, командующий приглашает на НП.

Лопатин оглянулся: полевая сумка лежала на снегу с оторванным ремнем. Он поднял ее и пошел вслед за капитаном.

– Здравствуйте, Василий Николаевич, милости прошу, - сказал Ефимов, когда Лопатин, потеснив людей, набившихся в узком окопе, подошел к нему. Узнал вас издали перед началом артналета. Реакция у вас хорошая. Первый близко разорвался!

Он снял папаху и, ударив ею о колено, стряхнул комочки земли.

– Неприятно было - в землю носом почти у цели, - сказал Лопатин.

– На войне вообще мало приятного, - Ефимов надел папаху на свою бритую голову и повернулся к стоявшему рядом с ним полковнику: - Знакомьтесь, наш хозяин, командир дивизии полковник Шелыганов. А это товарищ Лопатин из "Красной звезды", о котором доложил нам с вами ваш начальник штаба. Мой одесский соратник! Позвоните, Андрей Иванович, артиллеристам, проверьте, как подготовлен огонь. Надо начинать.

Полковник пошел по окопу, а Ефимов сказал Лопатину:

– Рад увидеть живым и здравым!

– И я рад!
– сказал Лопатин. И неожиданно для себя добавил: - А я у вас дома был.

– Где дома?
– спросил Ефимов так, словно у него не было и не могло быть никакого другого дома, кроме войны.

– На бывшей вашей квартире в Ташкенте. Я через Ташкент ехал.

– Ну и как там, не набезобразничали товарищи артисты? Картинки мои висят?

– Висят.

– Что докладывают?
– повернулся Ефимов к подошедшему комадиру дивизии.

– Докладывают, что готовы. "Катюши" подъехали и стали на позицию.

– Тогда с богом. Командуйте.
– Ефимов с биноклем в руках облокотился на бруствер окопа.

Лопатин тоже выглянул. Впереди видна была змеившаяся по лощине полоса льда, похожая на реку.

А за этой полосой льда виднелись дома.

– Это и есть Горькая балка?
– спросил Лопатин стоявшего рядом с ним адъютанта.

– Да, - сказал тот.
– И протока - Горькая балка, и поселок - Горькая балка. Должны взять его сегодня.

Впереди было видно движение подходивших к заледенелой протоке цепочек пехоты и слышалась пулеметная стрельба. Артиллерия пока молчала.

"Какое же сегодня? Восьмое?
– подумал Лопатин.
– Если считать с утра девятнадцатого, с той бомбежки по дороге в Москву, на объезде у Погорелого городища, - двадцать дней без войны. Да, так. И так и не так. Потому что..."

Он не успел додумать. Сзади ударили "катюши". Их чиркавшие прямо над головой желтые стрелы с ревом падали там, впереди, все плотней загораживая черным забором взрывов еще минуту назад хорошо видный поселок Горькая балка...