Двадцать лет спустя (часть вторая) (худ. Клименко)

— Мой дорогой д’Артаньян, — сказал министр, садясь, — я окажу вам сейчас величайшее доверие, какое только министр может оказать офицеру.

Д’Артаньян поклонился.

— Я надеюсь, — сказал он, — что министр окажет мне его безо всякой задней мысли и в полном убеждении, что я действительно достоин доверия.

— Вы достойнее всех, мой друг, иначе бы я к вам не обратился.

— В таком случае, — сказал д’Артаньян, — признаюсь вам, монсеньор, что я уже давно жду подобного случая. Скажите же мне скорее то, что собирались сообщить.

— Сегодня вечером, любезный д’Артаньян, — продолжал Мазарини, — судьба государства будет в ваших руках.

Он остановился.

— Объяснитесь, монсеньор, я жду.

— Королева решила проехаться с королем в Сен-Жермен.

— Ага, — сказал д’Артаньян, — иначе говоря, королева хочет уехать из Парижа.

— Вы понимаете, женский каприз…

— Да, я очень хорошо понимаю, — сказал д’Артаньян.

— За этим-то она и призвала вас к себе сегодня утром и приказала вам снова явиться в пять часов.

— Стоило требовать с меня клятвы, что я никому не скажу об этом свидании, — прошептал д’Артаньян. — О, женщины! Даже будучи королевами, они остаются женщинами!

— Вы, может быть, не одобряете этого маленького путешествия, дорогой господин д’Артаньян? — спросил Мазарини с беспокойством.

— Я, монсеньор? — сказал д’Артаньян. — А почему бы?

— Вы пожимаете плечами.

— Это у меня такая привычка, когда я говорю с самим собой, монсеньор.

— Значит, вы одобряете?

— Я не одобряю и не осуждаю, монсеньор; я только жду ваших приказаний.

— Хорошо. Итак, я остановил свой выбор на вас. Я вам поручаю отвезти короля и королеву в Сен-Жермен.

«Ловкий плут!» — подумал д’Артаньян.

— Вы видите, — продолжал Мазарини, видя бесстрастие д’Артаньяна, — как я вам уже говорил, в ваших руках будет судьба государства.

— Да, монсеньор, и я чувствую всю ответственность такого поручения.

— Но все же вы принимаете его?

— Я согласен на все.

— Вы считаете это дело возможным?

— Все возможно.

— Могут на вас напасть дорогой?

— Весьма вероятно.

— Как же вы поступите в этом случае?

— Я пробьюсь сквозь ряды нападающих.

— А если не пробьетесь?

— В таком случае — тем хуже для них: я пройду по их трупам.

— И вы доставите короля и королеву здравыми и невредимыми в Сен-Жермен?

— Да.

— Вы ручаетесь жизнью?

— Ручаюсь.

— Вы герой, мой дорогой! — сказал Мазарини, с восхищением глядя на мушкетера.

Д’Артаньян улыбнулся.

— А я? — спросил Мазарини после минутного молчания, пристально глядя на д’Артаньяна.

— Что, монсеньор?

— Если я тоже захочу уехать?

— Это будет труднее.

— Почему так?

— Ваше преосвященство могут узнать.

— Даже в этом костюме? — сказал Мазарини.

И он сдернул с кресла плащ, прикрывавший полный костюм всадника, светло-серый с красным, весь расшитый серебром.

— Если ваше преосвященство переоденетесь, тогда будет легче.

— А! — промолвил Мазарини, вздохнув свободнее.

— Но вам придется сделать то, что, как вы недавно говорили, вы сделали бы на нашем месте.

— Что такое?

— Кричать: «Долой Мазарини!»

— Я буду кричать.

— По-французски, на чистом французском языке, монсеньор. Остерегайтесь плохого произношения. В Сицилии убили шесть тысяч анжуйцев за то, что они плохо говорили по-итальянски. Смотрите, чтобы французы не отплатили вам за сицилийскую вечерню [*] .

— Я постараюсь.

— На улице много вооруженных людей, — продолжал д’Артаньян, — уверены ли вы, что никто не знает о намерении королевы?

Мазарини задумался.

— Для изменника, монсеньор, ваше предложение было бы как нельзя более на руку; все можно было бы объяснить случайным нападением.

Мазарини вздрогнул; но он рассудил, что человек, собирающийся предать, не станет предупреждать об этом.

— Потому-то, — живо ответил он, — я и доверяюсь не первому встречному, а избрал себе в проводники именно вас.

— Так вы не едете вместе с королевой?

— Нет, — сказал Мазарини.

— Значит, позже.

— Нет, — снова ответил Мазарини.

— А! — сказал д’Артаньян, начиная понимать.

— Да, у меня свои планы: уезжая вместе с королевой, я только увеличиваю опасность ее положения; если я уеду после королевы, ее отъезд угрожает мне большими опасностями. К тому же, когда королевская семья очутится вне опасности, обо мне могут позабыть: великие мира сего неблагодарны.

— Это правда, — сказал д’Артаньян, невольно бросая взгляд на алмаз королевы, блестевший на руке Мазарини.

Мазарини заметил этот взгляд и тихонько повернул свой перстень алмазом вниз.

— И я хочу, — прибавил Мазарини с тонкой улыбкой, — помешать им быть неблагодарными в отношении меня.

— Закон христианского милосердия, — сказал д’Артаньян, — предписывает нам не вводить ближнего в соблазн.

— Вот именно потому я и хочу уехать раньше их, — добавил Мазарини.

Д’Артаньян улыбнулся: он слишком хорошо знал итальянское лукавство.

Мазарини заметил его улыбку и воспользовался моментом:

— Итак, вы начнете с того, что поможете мне выбраться из Парижа, не так ли, дорогой д’Артаньян?

— Трудная задача, монсеньор! — сказал д’Артаньян, принимая свой прежний серьезный вид.

— Но, — сказал Мазарини, внимательно следя за каждым движением лица д’Артаньяна, — вы не делали таких оговорок, когда дело шло о короле и королеве.