Двадцатое июля

— Как вы думаете, Карл, чем все закончится? — Фрейслер упал на стул напротив Штольца.

— Нашей победой.

— В этом я не сомневаюсь. Я спрашивал о другом. Каким образом будут наказаны заговорщики?

— Спросите об этом у палаши-Мюллера. Думаю, он сейчас именно этим и занимается.

Штольц достал сигареты и вышел в курительную комнату.

«Итак, покушение провалилось. Значит, теперь волна агрессии захлестнет всех. Хорошо, что Эльза согласилась уехать в Дрезден. Там она будет под присмотром. И в безопасности. А мне нужно срочно связаться с Вальтером, прикрыть свои тылы…» Как это сделать, Штольц продумал давно: сразу после «откровенного» разговора с Шелленбергом. В укромном месте у него лежали компрометирующие документы на шефа внешней разведки. Бумаги остались от совместной работы с абвером. А переданы были ему на сохранение Вилли Блейхером, доверенным лицом Канариса и… агентом английской разведки. Теперь следовало вернуться домой, взять их и связаться с Шелленбергом.

— Карл!.. — Фрейслер влетел в комнату и замахал руками, поперхнувшись дымом. — Всем приказано спуститься на второй этаж. К Геббельсу. Срочно.

Две недели назад весь редакторский отдел «Фелькишер беобахтер» перевели на третий этаж министерства пропаганды, чтобы быть ближе к главному глашатаю рейха.

Штольц затушил окурок, вышел в коридор, выглянул в окно и… замер. По улице сновали солдаты из батальона охраны Берлина. От сердца отлегло: все-таки они решили начать восстание.

* * *

— Товарищ капитан!

Ким оторвал голову от стола и с удивлением посмотрел на лейтенанта Гуленкова:

— Я что, заснул?

— Бывает, товарищ капитан. Вы уж простите, что разбудил, но вас вызывает к себе товарищ подполковник.

— Спасибо. Уже иду.

Ким шмыгнул в угол, к умывальнику, зачерпнул кружкой воду из ведра, плеснул на лицо. Ну вот, совсем другое дело. Сколько же он, интересно, проспал? Ким посмотрел на часы: подумаешь, всего-то двадцать минут. А сколько не спал? Подумаешь, всего-то двое суток. Говорят, пытка сном, вернее, лишением сна, — самая тяжелая для любого подследственного. «В таком случае, — подумал Ким, — моя жизнь ничем не отличается от тюрьмы».

Старков, судя по его виду, не спал и того боле: глаза превратились в щелочки, лицо посерело, плечи поникли.

— Спал?

— Немного. — Ким сконфуженно опустил глаза.

— Это плохо, что немного. Потому как сегодня больше спать не придется. Два часа назад по радио выступил Геббельс. С сообщением о покушении на Гитлера. Так что теперь потребуется твоя голова. И не только твоя. Через три часа САМ собирает совещание. Фитин поручил мне сделать анализ происходящих событий…

— Гитлер жив?

— Ранен. Насколько серьезно, еще не известно. — Старков кивнул на дверь: — Сходи к шифровальщикам, узнай, нет ли чего для нас. И мухой обратно. Не задерживайся.

* * *

— Все пропало! — Обер-лейтенант Хефтен грохнул рукоятью пистолета по внешней панели радиоприёмника. — Гитлер выжил. Все наши действия оказались напрасными.

— Не может быть. — Штауффенберг нервно затеребил пуговицу на кителе. — Взрыв такой силы должен был уничтожить всех в бункере. Разве что его спас дубовый стол…

— Какая разница, что его спасло? — вспылил Гизевиус. — Главное, он жив!

Гельдорф, полицай-президент Берлина, старый нацист, цинично выругался и процедил:

— Полковник, теперь я представляю, какой бестолочью вы были на фронте.

Штауффенберг бросился было на обидчика с кулаками, но окрик генерала Ольбрехта остановил его.

— Отставить! Еще не все потеряно. Сигнал «Валькирия» передан. В самое ближайшее время я ожидаю прибытия охранного батальона «Гроссдойчланд». Комендант Берлина вывел на улицы города прикрытие. Так что ситуация пока под контролем.

— Если против нас выступят войска СС, мы не устоим, — без тени оптимизма молвил генерал фон Бек. — Поэтому предлагаю связаться с подполковником Бернардисом. Пусть поднимает по тревоге танковое училище в Крампнице.

— Они уже в пути, — успокоил его Гельдорф. — Будут здесь через три часа. Максимум через четыре.

— Это хорошо, — подытожил генерал Ольбрехт. — Тогда нужно срочно занять все радиостанции и вывести из строя основные магистральные пути. Господин Штауффенберг, поскольку генерал Фромм отказался участвовать в нашем мероприятии и находится сейчас под арестом, проследите, чтобы он ни с кем не вступил в контакт. Капитан Клаузииг, свяжитесь с командующими Западной группы войск. Передайте, что операция «Валькирия» началась. Пусть приступают к действиям по установленному плану. И еще, господа, — Ольбрехт оправил мундир и подбоченился, — мне абсолютно все равно, убит Гитлер или нет. Для меня он давно уже мертв. Именно этим соображением я и буду руководствоваться в своих дальнейших действиях. Мы не имеем права сомневаться в нашей победе и отступать от той линии действий, которую наметили. Иначе внесем в наши ряды смятение. Пусть противники сначала докажут, что жив именно Гитлер, а не его двойник. Они и на такое способны, я знаю. Но до того времени берлинская акция должна быть закончена. Хайль!

* * *

Два военных автофургона перегородили дорогу к штабу резервной армии. Скорцени покинул легковой бронеавтомобиль, сделал отмашку рукой, приказав бойцам выгружаться из грузовиков, и направился к нескольким дискутирующим возле фургонов офицерам.

Пройдя несколько шагов, в свете горящих автомобильных фар он узнал некоторых из них. В частности, шефа РСХА Кальтенбруннера, командира охранного батальона «Гроссдойчланд» майора Ремера и армейского генерала Ольбрехта. При появлении Скорцени оживленные прения прекратились. Последняя фраза, донесшаяся до слуха диверсанта, исходила от Ольбрехта и адресовалась командиру батальона:

— Подумайте над тем, что я вам сказал. Теперь же я хочу вернуться. Вы сможете связаться со мной в любую минуту. Я буду у себя в кабинете.

Генерал откланялся и сел в один из автофургонов, который тотчас тронулся с места, освободив тем самым дорогу, и уже через минуту скрылся в воротах штаба заговорщиков.

— Черт побери, Эрнст, что здесь происходит?

Кальтенбруннер смерил Скорцени презрительным взглядом:

— Штурмбаннфюрер, а вы что здесь делаете? Насколько я помню, мы вас не вызывали.

— Меня прислал к вам в помощь рейхсмаршал Геринг.

Это была откровенная ложь, но другого выхода Скорцени не видел. Можно было, конечно, сказать, будто бы он выполняет приказ рейхсфюрера, однако внутреннее чутьё подсказало, что не стоит упоминать здесь имя Гиммлера. И о встрече с Шелленбергом сообщать пока тоже не стоит. Геринг же оставался той нейтральной и мощной фигурой, проверять которую шеф службы безопасности вряд ли решится.

— Откуда Герингу известно, что я здесь?

Скорцени поморщился: от Кальтенбруннера несло как от винной бочки.

— Понятия не имею. Ольбрехт связан с заговорщиками?

— Насколько я понял, да.

— И вы не арестовали его?

— За что? — удивленно вскинул брови обергруппенфюрер. — Я потребовал, чтобы он выдал нам полковника Штауффенберга. Непосредственного исполнителя покушения на фюрера. А насчет генерала у меня приказа нет.

— Как? — теперь настал черед удивлению Скорцени. — «Кумушка» совершил покушение на фюрера?

«Кумушкой» Штауффенберга прозвали в СС за то, что он проповедовал греческую атлетику и окружал себя смазливыми молоденькими офицерами. Чины постарше терпеть не могли его «мужской гарем», который тот всюду таскал за собой. Но в гомосексуализме полковника никто из них не смел обвинить, ибо граф имел прекрасную дружную семью.