Двадцатые годы

— Здравствуйте, гражданин Астахов, — поздоровался и с ним Данилочкин. — Мы по делу.

— Да уж вижу, — сказал Павел Федорович. — В гости вы ко мне не придете.

— Пришли объявить вам решение уездного исполкома…

Дмитрий Фомич полез в боковой карман, достал бумажник, покопался в нем, извлек серенькую бумажку.

— Вам известно, что ваша мельница национализирована?

— Знаю, знаю, — сказал Павел Федорович. — Давно уже национализирована, еще в восемнадцатом году.

— И стоит без толку, — сказал новый заведующий земельным отделом.

— Когда-нибудь заработает, — сказал Павел Федорович. — Теперь в Орле много частных владений восстановлено, вернут мельницу и мне.

— Нет, не вернут, — сказал Данилочкин. — Но и стоять ей без толку нечего.

— Опять собираетесь пускать? — спросил Павел Федорович.

— Нет, гражданин Астахов, — сказал Данилочкин. — Можете со своей мельницей распроститься, есть решение уездного исполкома перевезти вашу мельницу в Дросково, завтра за ней приедут, заберут двигатель, жернова…

Павел Федорович побледнел.

— Шутите? — спросил он. — Кто же позволит разрушать мельницу?

— Дмитрий Фомич, объяви!

Дмитрий Фомич подал Павлу Федоровичу бумагу.

«В целях дальнейшей эксплуатации мельница гр. П.Ф.Астахова, проживающего в с. Успенском на Озерне, передается в распоряжение Дросковского волисполкома, которому обеспечить вывоз…»

Все правильно. Даже слишком правильно!

— Не отдам, — сказал Павел Федорович.

— То есть как это не отдадите? — строго спросил Данилочкин. — Мельница не ваша, вас мы и спрашивать не будем.

— Не отдам, — повторил Павел Федорович.

Но Данилочкин не собирался долго разговаривать, он не в пример Быстрову не любил эффектных сцен, любил делать все коротко и просто.

— Ключи у вас? — спросил Данилочкин.

— У меня.

— Принесите.

Павел Федорович принес ключи, спорить с Данилочкиным бесполезно.

— Пройдемте к мельнице…

Прошли на огород, отомкнули дверь мельницы, вошли, внутри светло и пыльно, до сих пор пахнет мукой. Данилочкин потрогал дизель, похлопал ладонью по шкиву.

— Ремень цел?

— Куда ж ему деться?

— Не говорите, сапожный товар. На подметки, например.

— Цел.

— Ваше счастье, а то бы привлекли. Товарищ Никитин, дайте гражданину Астахову расписаться.

Дмитрий Фомич расправил бумажку, положил на обод шкива, протянул Павлу Федоровичу карандаш.

— Распишитесь, что ознакомлены. — Мгновение Павел Федорович колебался, взял карандаш, — против рожна не попрешь! — побледнел еще больше и расписался.

— Точно свой смертный приговор подписываете, — сочувственно заметил Данилочкин. — Нехорошие у вас глаза.

— А оно так и есть, — вполголоса согласился Павел Федорович. — Вы мне действительно объявили смертный приговор.

В тот момент никто этим словам не придал значения.

Вышли снова на огород, Данилочкин позволил Павлу Федоровичу самому запереть все замки, протянул руку.

— Позвольте ключики… — Отдал их Бывшеву и тут же вытащил из кармана висячий замок, каким бабы запирают свои сундуки. — А это для верности… — Данилочкин щелкнул замком. — Может, у вас вторые ключи найдутся, недосчитаемся еще чего утром, а за срыв и взлом казенного замка отвечать будете по всей строгости закона.

Потом спросил Павла Федоровича об урожае: какие виды на урожай, много ли уродилось яблок, хороша ли капуста…

И Павел Федорович отвечал, хоть и рассеянно, но отвечал и о яблоках, и о капусте, и никто не обратил внимания, что он как-то чрезмерно задумчив, как бы не в себе.

Вечер тоже прошел обычно, ужинали по своим углам, Вера Васильевна с сыновьями у себя в комнате, Павел Федорович с Марьей Софроновной на кухне, а Федосей с Надеждой и не поймешь где — в закутке у печи, лишь бы не на глазах у Марьи Софроновны.

Рано утром Федосей пошел к ригу надергать из омета соломы, рига стояла подальше мельницы, у мельницы ему почудилось, что дверь неплотно прикрыта, толкнул — отперта!

Заглянул внутрь и опрометью обратно.

Вера Васильевна и Слава еще спали, Петя засветло уехал на хутор.

Федосей подергал Славу за ногу.

— Чего тебе?

Федосей прикрыл ладонью рот и поманил Славу. Но и в сенях ничего не сказал, повел Славу во двор.

— Беда, Николаич…

— Какая еще беда?

— Пойдем!

Странный он был какой-то, и Слава без расспросов последовал за Федосеем. Добежали до мельницы.

На земле возле двери валялись ломик и замок, петли вырваны, дверь приоткрыта.

— Ограбили? — спросил Слава, хотя грабить на мельнице было нечего.

— Зайди, — сказал Федосей.

Слава распахнул дверь и вошел. Сперва не увидел ничего, на что стоило обратить внимание. Дизель на месте. Через окно вверху проникал солнечный луч и пронизывал все помещение.

Он еще раз посмотрел вокруг и увидел над дизелем ноги. На веревке, перекинутой через стропило, висел Павел Федорович.

Страха Слава не испытывал, он чувствовал нечто более страшное, чем страх. Кончился дом Астаховых. Навсегда. И для него самого кончился дом Астаховых.

Первым порывом Славы было броситься к Марье Софроновне, но тут же подумал, что не очень-то она будет потрясена, прежде всего об этой смерти следовало сообщить Данилочкину.

Он так и поступил.

— Молчи пока, — бросил Федосею и направился в исполком.

До начала работы оставалось еще часа два, но Данилочкин приезжал из своей Козловки задолго до установленного времени.

Григорий подметал в канцелярии пол, удивился, увидев в такую рань Ознобишина.

— Не спится?

— Василий Семенович скоро приедет? — осведомился Слава.

— Как знать, может, и скоро, — отвечал Григорий. — Начальство часов не замечает.

Слава решил дождаться Данилочкина в исполкоме. Ходил, садился, опять вставал…

Скольких людей, которых видел он в этой комнате, уже нет! Степана Кузьмича, Федора Федоровича, Ивана Фомича…

— Ты бы поступил к нам в писаря, — сказал Григорий. — Дмитрий Фомич стар, а там, глядишь, сковырнешь и Василия Семеныча.