Двадцатые годы
Шрифт:
Пора, зал полон! Вчера еще послушные дети, сегодня — готовы к борьбе.
Слава оглядывает собрание. Ничего-то они не понимают. Да и сам он немного понимает. А ведь они вступают в революцию, чтобы идти победным маршем к сияющим высотам социализма, через смерти, лишения и невзгоды…
— Товарищи, конференцию молодежи Успенской волости…
Все идет как по маслу.
— Слово для доклада предоставляется товарищу Ознобишину.
Тут он выдает! И Вилли Мюнценберга, и Лазаря Шацкина! «Коммунистический манифест» и книгу Чичерина по истории юношеского движения. Своими словами пересказывает последнюю речь Ленина, которую недавно
Слова сразу становятся весомыми, стоит лишь наполнить их реальным содержанием!
Слава заканчивает доклад под аплодисменты. Аплодируют всем, кто не говорит об изъятии хлеба.
Саплин перегибается через стол:
— Вопросы есть?
— Гусятину скоро раздавать будут?
Вопрос не четырнадцатилетнего школьника, а парня, которому пора в армию.
— А тебе что, закусить нечем? — бросает в ответ Сосняков.
Все смеются, и Саплин приступает к докладу.
Об экономической политике говорит мало, но он наперечет знает всех батраков в волости, их судьбу и все случаи нарушения их прав. Сосняков, наоборот, обрушивает на слушателей ворох прописных истин…
Во время выступления Соснякова появляется Быстров, все ждут от него речи, и он ее произносит, но, увы, не обычную громокипящую речь, а какое-то школьное поучение: надо учиться, прислушиваться к старшим товарищам, помогать Советской власти, выявлять продовольственные излишки, пополнять ряды армии…
Все верно, но не такой речи ждал от него Слава, — не Робеспьер в Конвенте, а добрый дед на завалинке!
В самом зале охотников выступать не находится — и непривычно и боязно, кто постарше посмеиваются, помладше робеют.
Быстров посоветовал объявить перерыв:
— Дайте обтерпеться, покормите, на сытый желудок люди смелее…
Дядя Гриша в дверях кухни каждому участнику конференции выдает кусок гуся и ломоть хлеба.
Не обошлось без накладочки, на лужайке запели:
Ах, яблочко,Да на тарелочке…Ах, маменька…Парни из Коровенки прихватили самогонки и даже угостили Саплина.
Сосняков кинулся к Быстрову. Но не успел тот выйти на крыльцо, ребят как ветром сдуло.
Моисеев зарегистрировал свыше трехсот делегатов, и большая часть из них вступила в комсомол, подходили в перерыве к Моисееву, брали листок бумаги и тут же писали заявление.
Волкомол собрался в библиотеке. Всех, подавших заявления, решено принять в комсомол, поэтому после перерыва объявили, что конференция молодежи окончилась и начинается комсомольская конференция, на которой, впрочем, разрешается присутствовать и беспартийным товарищам.
Волостной комитет выбрали так же, как и президиум, по списку, полученному Моисеевым от Быстрова. «Кто за список?» «Кто против?» — после чего Кира Филипповна стала играть танцы, а Виктор Владимирович гримировать артистов.
49
Мельница являлась как бы вершиной астаховского благополучия, мельница превращала Астаховых из сельских
хозяев в промышленников, и, хотя она бездействует, хотя она сейчас лишь памятник минувшему благоденствию, до сих пор она венец всех надежд.Быстров вознамерился пустить мельницу сразу после установления в Успенском Советской власти. Если будет пущена, Успенское превратится в притягательный центр не только для крестьян ближних деревень, но и соседних волостей, и насколько исполком заинтересован в ее работе, настолько Павел Федорович заинтересован в ее бездействии.
Для пуска требовалась нефть, в губернии нефти мало, но Степан Кузьмич соображал так: как только мельница станет действующим предприятием, начнут снабжать горючим. Лиха беда — начало!
Волисполком принял решение пустить мельницу; нефти нет, но должна быть, какое-то количество нефти было завезено, не вылили же ее на землю, собственники не расстаются со своим добром, нефть где-то спрятана, ее надо найти…
Создали комиссию в составе неподкупного и решительного Еремеева, умного и осторожного Данилочкина и законника и хитреца Никитина. Эти должны найти нефть, не могли они не перехитрить Астахова.
Дмитрий Фомич и сказал Славушке о комиссии:
— Поди предупреди своего, кем он тебе доводится?
Не хотелось Славушке вмешиваться в эти дела, он нейтральная сторона, хлеб-то он ест все-таки астаховский, и хоть Павел Федорович особенно не балует своих родственников, но и не отказывает в самом необходимом.
Но когда пришел домой, там все уже знали о решении, Веры Васильевны оно мало касалось, зато Павел Федорович с женой метались по двору, будь их власть, они встретили бы комиссию баррикадами.
Только что же это за комиссия?! Митька Еремеев, Никитин Дмитрий Фомич и Данилочкин. Военком Митька, секретарь исполкома и представитель земотдела. Все такие обычные и хорошо знакомые…
Они постояли в галерейке, посовещались. Павел Федорович вышел к ним из сеней. Пергаментное его лицо стало еще пергаментней, голову обтягивал пергамент особой выделки, терракотовый и блестящий.
— Почтение, кого не видал…
— Вот что, гражданин Астахов, — сурово произнес Митька, напуская на себя строгость. — Волисполком постановил пустить вашу мельницу…
— Мельница-то моя?
— Была, да сплыла. Реквизирована еще в позапрошлом году.
— Национализирована, — поправил Дмитрий Фомич.
— Какая разница? — возразил Митька. — Все одно.
— Пускайте, — любезно ответил Павел Федорович. — Только ведь там двигатель, в нем разобраться надо.
— А мы механика вызвали, — ответил Митька. — Из Дросковской области, он разберется.
— Ну и действуйте, бог в помощь, — негромко сказал Павел Федорович. — Я-то при чем?
— А при том. На собственном газу его не запустишь! Нефть нужна, гражданин Астахов. Нефть!
— У Нобеля в Баку ее достаточно…
— А вы не издевайтесь, нам нужна ваша нефть.
— А у меня ее нет.
— А ежели есть?
— А ежели нет?
Так они, Павел Федорович и Митька, препирались минуты две или три, и Митька начал выходить из себя, вот-вот запустит какое-нибудь витиеватое и богопротивное ругательство.
— Однако вы тоже войдите в наше положение, — пришел на помощь Митьке Дмитрий Фомич. — С волости требуют муку и будут требовать, да и самим мужичкам требуется, одними ветряками не обойтись, тем более что контроль там почти невозможен…