Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

Радиограмма (Радио Берлин)

31 августа 1935 г., Кембридж

Пошла в полпредство с друзьями тчк Была не только не успокоена но было отказано в разговоре в присутствии третьего лица тчк Отнеслись очень грубо и выгнали = Анна

«№ 175

31 августа 1935 г., Кембридж

…Пишу Тебе как раз после визита в наше полпредство. После Твоего телефонного звонка на следующее утро я позвонила G. I. Taylor’у и попросила его поехать со мной в наше полпредство. Он сейчас же согласился. После этого я позвонила в полпредство и спросила, будет ли заместитель М[айского] [88] там, потому что я хочу его видеть. Он сам подошел к телефону и сказал, что я могу его видеть, если приеду. И условились, что я приеду в час дня. Тут я по глупости не предупредила его, что приеду с G. I. Когда мы приехали в полпредство и о нас доложили, то мы вошли, и я представила G. I. и сказала, что привела его с собой как Твоего друга и коллегу и тоже потому, что мне бы хотелось говорить в его присутствии. Тут он очень грубо сказал, что не считает возможным говорить в присутствии третьего лица и что это была с моей стороны уловка его поймать. Я сказала, что у меня не было ни малейшего желания его поймать, потому именно и приехала с G. I., потому что хотела говорить при нем, и что я очень извиняюсь, если у него такое впечатление. <…> Тут он стал еще грубее и наговорил много лишних слов мне (что ничего) и G. I. поставил в неприятное положение, говоря ему, что он, конечно, не может говорить при совершенно неизвестном ему человеке и т. д. Я сказала, что я совершенно понимаю мою ошибку и считаю, что самое лучшее — нам уйти, но я бы хотела получить от него ответ на мой вопрос: если я у него попрошу интервью и скажу ему заранее, что это интервью будет с третьим лицом, то согласится ли он? Потому что я понимаю, что он сейчас поставлен в неудобное положение и т. д. На что получила в очень резкой и грубой форме ответ, что он не находит вообще возможным для себя говорить со мной о моих личных делах в присутствии кого бы то ни было и что он, во всяком случае, мне в этом откажет. Потом он стал еще грубее и попросту почти что выгнал нас, не попрощавшись(подчеркнуто чернилами П. Л. Капицей. — П. Р.). <…> Этому заму хотелось мне доставить как можно больше неприятности, но я со всем сейчас же согласилась и признала совершенно открыто, что сделала необдуманную глупость, не предупредив(подчеркнуто П. Л. Капицей. — П. Р.)…»

88

Речь идет о советнике полпредства С. Б. Кагане.

«№ 176

3 сентября 1935 г., Кембридж

…Сейчас говорила с Р[езерфордом] насчет всех происшествий. Он категорически мне советует не ехать без письменного заверения после всего того, что произошло в полпредстве. Он считает, что это было возмутительно с их стороны. Что я имею право ходить куда угодно с кем угодно, и делать из-за этого грубые выходки совершенно невозможно(подчеркнуто П. Л. Капицей. — П. Р.) Что совершенно ясно, что полпредство здесь считает, что меня обратно не выпустят, и поэтому не хотят брать на себя никакой ответственности.

Но, конечно, если это даже и так, то, во всяком случае, быть грубыми с посетителями не полагается. Я не помню его точных слов, но это было сказано: „Не заставляйте меня указать вам на дверь“(подчеркнуто П. Л. Капицей — П. Р.). После чего мы сейчас же ушли. <…>

R. и все Твои друзья считают совершенно невозможным, чтобы я ехала без письменного подтверждения о моем возвращении…»

«№ 115

4 сентября 1935 г., Москва

Драгоценный Крысеночек,

Ты не можешь себе представить мое огорчение, что ты не приехала сейчас. Еще больше меня огорчает, что возникли все эти осложнения, теперь будем долго их расхлебывать. Я, главное, не вижу, зачем это все так осложнилось. Конечно, ты сама должна была стараться <…> не обострять всего этого. Тут ты права, что ты должна была предупредить о приходе G. I. Потом, ты должна стараться сохранить дружеский тон. Ну, если тебе этого не хочется, то ссориться незачем. Если ты взяла кого-либо с собой, то это должен был быть человек, которого знали в полпредстве, например L[aski] или сам Кр[окодил]. Конечно, это нисколько не уменьшает вину грубияна.

Это дело мне обещали расследовать, и если все будет установлено, то, наверное, кому нужно нагорит. Но нам-то с тобой что от этого? Всех грубиянов и дураков не перевоспитаешь. А у нас есть более крупное дело — воссоздать мою научную работу.

Сегодня я написал письмо Мо[лотову] по всему этому делу и как только получу от него ответ, то, конечно, сообщу тебе либо по телефону, либо телеграммой, либо письмом, в зависимости от необходимости. <…>

Я очень жалею, дорогая моя, что ты приедешь, когда Dir[ac] уже уедет, а так хорошо бы было погулять втроем. Ну вот, если бы ты у меня не была такой скандалисткой, то, наверное, и погуляли бы.

Да, Крысеночек, надо быть последовательной. Если уж ты решила верить, то уж верь. А это англичане верят бумажкам, потому что ее можно обжаловать в парламенте, и они из бумаги сделали что-то святое. Но в революционной стране решает вопрос рациональность. Нужно, чтобы я работал, будут мне помогать, и к тебе будут относиться хорошо, а соблюдать хорошие отношения всегда важно. А если и ломать копья, то насчет крупных вещей вроде покупки лаборатории. Тут я не шел ни на какие компромиссы. И теперь, когда все это улаживается, то, конечно, твои поездки <…> будут необходимы, и они являются, так сказать, следствием, а делать их причиной очень нерационально.

Ну, да я думаю, что ты все сама теперь хорошо понимаешь. Я думаю, что дней через 10–15 все выяснится.

Я очень рад, что Кр[окодил] благоприятно относится к моему предложению (речь идет о предложениях Капицы в так называемом „Докладе Эдриана“. — П. Р.). Пускай он напишет все свои соображения и пришлет. Положим, ты можешь их привезти.

Я за эти дни изнервничался, так как вовсю защищал тебя. Не спал и прочее. Меня сейчас все еще легко вывести из баланса…»

«№ 116

5 сентября 1935 г., Москва

…Сегодня получил твое 175 письмо с описанием твоего посещения полпредства. <…> Я вчера тебе уже писал, что я отношусь чрезвычайно серьезно ко всему случившемуся и уже написал Мо[лотову]. Все тут знают, что обидеть тебя в сто раз хуже, чем обидеть меня, и тоже, надеюсь, поймут, что только доброжелательным отношением можно чего-либо добиться. Они уж понемногу бросают со мной метод дрессировки, и надеюсь, что никогда его не применят к тебе. Отношение к тебе в полпредстве меня очень обидело и возмутило. Я, признаться, был уверен, что ты сама покипятилась, но теперь вижу, что ты вела себя совсем хорошо…»

«№ 120

13 сентября 1935 г., Москва

…Как я скучаю без тебя, ты себе представить не можешь. Я так настроился на твой приезд, думал, что все в порядке, вдруг все сорвалось. Как мне хотелось бы все бросить и закопаться в какую-нибудь проблему научную. Вот уже год, как я ничего путного не сделал. <…>

Сегодня получил твое 179-е письмо. Я все еще никак тебя не могу понять. Ведь то, что тов. К[аган] сволочь, выражаясь мягко, нет сомнения. Но не наше с тобой дело воспитывать наших дипломатов. Можно на них пожаловаться, что я и сделал. Ну, может быть, ему будет нагоняй, может, нет, не знаю. Но перед нами с тобой другая задача — это научная работа в Союзе. Я давно не мешаю вопросы личного самолюбия с вопросами дела. Ну вот, тов. К., может быть, и будет наказан, и поделом. Но все же пострадали мы с тобой больше него. Зачем нам еще месяц разлуки? Зачем откладывать переговоры и все прочее? Я, конечно, поставил вопрос о тебе очень серьезно. Наши взъерепенились. Комиссариат тов. К. (т. е. НКИД. — П. Р.) тоже, и началась каша. Нам с тобой от нее никакой корысти. Так что черт его знает, что получится!

Тут был шанс все воссоздать. Я считал, что надо было идти и поверить тем обещаниям, которые делались мне, и просил тебя об этом. Я считал, что надо их принять, все равно хуже того положения, в котором я, человек быть не может. К чему упрямиться с твоей стороны? Я все, конечно, сделаю, чтобы ты получила удовлетворение, так как я говорил тебе, что достаточно тронуть одного твоего волоса, чтобы я был готов пойти на все. Тебе этого заверения было мало, ты хотела письменное. Мне кажется, оно меньше тебе даст. Так вот, любимейший, дорогой Крысеночек, когда я тебе напишу или протелеграфирую, так ты уж делай, как я попрошу, а то мы с тобой будем без конца барахтаться в конфликтах. Ладно?!.»

Миссия Ф. Я. Рабиновича

С Филиппом Яковлевичем Рабиновичем, начальником экспортного управления Наркомата внешней торговли СССР, Капица познакомился 17 февраля 1935 года у А. Н. Фрумкина (об этом есть запись в его ежедневнике). О своем новом знакомом Петр Леонидович впервые написал жене 4 апреля 1935 года:

«Вечером сидели у одного знакомого, Р[абиновича]. Он, между прочим, крупный работник и приятель твоего отца. Также он приятель Ш[уры Клушиной] и ее бывшего мужа (т. е. В. В. Куйбышева. — П. Р.).»