Дважды рожденный

— Эй, видите, она уже зубами щелкает! Все акуле на корм пойдете. И тебя сожрет, и тебя, и тебя! Все в море упокоитесь!

И такая злоба в его голосе, что просто не по себе становится. Но так уж устроен человек, хоть ему и худо, а умирать не хочется. Сколько раз я думал, лучше смерть, чем такие муки, но умирать не собирался. Теперь я понял, что за год с нами хотели пройти трехлетний курс обучения. Можете себе представить, в какую переделку мы попали!

Восьмого декабря следующего года был атакован Пирл-Харбор и началась война в Великой Восточной Азии. Срок военной подготовки сократился, матросов, призванных на год позже меня, уже через шесть месяцев отправили на боевые корабли. Начало военных действий не было для меня неожиданностью. В мировых событиях и в политике мы мало что смыслили, но для нашего брата матроса война, можно сказать, началась с первого дня службы, поэтому к императорскому манифесту я отнесся без всякого интереса. К тому же все эти высочайшие указы такие длинные и непонятные. Слушаешь их, а сам думаешь, как бы не уснуть. Где уж тут в смысл вникать! Да и что поделаешь, раз на уме у тебя одно: как бы поесть да отоспаться. Даже в день объявления войны, помню, очень хотелось спать.

Что война не за горами, догадаться было не трудно с самого начала. Ведь противник, как призрак, все время маячил перед глазами, вся муштра была на этом построена. Не успеем соорудить на палубе оборону из наших подвесных коек, как раздается команда: «Стреляй! Ложись! Воздух! Стреляй!» И так без конца. Если бы не война, я отслужил бы три года и вернулся домой, а так через год меня отправили на передовую! Признаюсь, попав на корабль, я просто ожил. Муштра кончилась, можно было не бояться, что изобьют до полусмерти. Там не очень разгуляешься — качка.

Мало сказать, что я вздохнул свободно, покидая порт Ёкосука. Нет слов, которыми можно было бы передать мое состояние в тот момент. Распределяли нас по кораблям в зависимости от успехов. Самые смирные и умные попали на торпедные катера. Всякое дурачье, тупицы, — словом, самые никудышные — оказались на крейсерах. Куда попал я? На эсминец. Успехи у меня, очевидно, были средние.

Наконец-то пригодились мне навыки, полученные в годы ученичества. Таскать тяжести уже никто не заставлял, вся работа сводилась к тому, чтобы подмести да убрать, точь-в-точь как в прежнее время у хозяина. Словом, жаловаться не приходилось. К тому же я умел иголку в руках держать. Верно ведь? Бывало, позовут к начальнику пуговицу там пришить или что другое, смотришь, он уже тебя приметил. Главной же работой была уборка отхожих мест. Тут, как говорится, не жалей сил, хоть вылизывай, в такой чистоте эти места на корабле содержались. Но по части чистоты и у хозяина строго было. Еще бы, ведь наша фирма с ногами дело имела, циновки, полы — все блестело, осрамились бы перед клиентом, случись ему носок запачкать. Дежурство по уборной я нес так исправно, что ни разу не получил затрещины. И очень этим гордился. Честное слово.

Когда же наступал черед дежурить при начальстве, то тут уж все зависело от случая. Интендант из судовой кухни был моим земляком, питал ко мне расположение и больше, чем остальным, выдавал пирожков мандзю [12] . Офицеру моему от силы лет двадцать шесть, аппетит у него отменный, и уж конечно он рад был, что ему столько пирожков отваливали.

В былые годы, чтобы угодить продавцу и приказчику, мне приходилось обхаживать кухарку, однако во флоте с этим делом проще было, народ здесь не такой капризный, как там, в мастерской. Ко всему прочему, я оказался крепким парнем, качку переносил легко, для тех же, кто страдал морской болезнью, корабль, наверно, был адом.

12

Мандзю —- пирожок с фасолевой начинкой.

Итак, с самого начала я попал на Южный фронт. Десятого декабря мы высадились на острове Гуам. В те времена мне все было нипочем. Я только что получил внеочередное повышение в чине, стал матросом первого разряда и все радовался, что мы, наконец, покинули Ёкосуку. А о том, что нас ждет впереди, победа или поражение, об этом я и не думал. Главное, что от муштры избавились, вот чему были до смерти рады. Лишь когда столкнулись лицом к лицу с неприятелем, страшно стало. А так, день прошел — и ладно, вот так мы жили.

После двухмесячного плавания наш корабль снова вернулся в Ёкосуку. Ну, теперь опять начнутся наши страдания, думали мы и не чаяли, как бы поскорее отсюда выбраться. Однако здесь нас ждала радость: пришли посылки с подарками. Я тоже получил посылку из деревни от родителей. Но все это были мелочи в сравнении с тем, что мне прислала наша барышня, хозяйская дочка.

Не зря говорят, что в молодые годы человеком корысть владеет. Грешно, конечно, но из-за женщины я родителей позабыл — уж очень неожиданно все вышло. А может быть, все зло заключалось в том, что она была барышней, хозяйской дочкой, а я всего-навсего учеником.

В посылке лежал пояс сэннинбари [13] , сухари, конфеты и письмо. Во время плавания еды нам хватало, так что гостинцы не вызвали у меня особого восторга, зато письмо меня просто ошарашило. Получить письмо от барышни — такое мне и во сне не снилось.

«А все благодаря войне», — думал я, по нескольку раз в день перечитывая письмо и бережно пряча его, как настоящее сокровище.

О чем она писала? Да если судить, как судят нынче, ничего особенного. Так, набор модных в то время слов, вроде «доблестно сражайтесь за родину» или «веря в победу империи, я буду крепить оборону в тылу». Ответ я написал в таком же духе. Напишешь что-нибудь неподходящее, заставят прочитать письмо перед строем, да еще изобьют. Поэтому мое письмо изобиловало такими выражениями, как «во имя его императорского величества», «желаю успеха в обороне тыла» и т. д. Иным и не могло быть по тем временам любовное послание. И все же при мысли, что я пишу барышне, рука моя начинала дрожать, и писал я очень некрасиво. Я кончил всего лишь начальную школу, а она была гимназисткой, и мне не хотелось, чтобы она смеялась над моими ошибками. Поэтому письмо пришлось несколько раз переписать, справляясь у товарищей, как пишется тот или иной иероглиф.

13

Сэннинбари — амулет от пуль (в виде пояса, на котором тысяча женщин сделали по одному стежку).

Пояс сэннинбари привел меня в неописуемое восхищение. Барышня родилась в год тигра, а это хорошая примета, ведь говорится: пусть тигр за тысячу ри [14] убежит, а все равно назад вернется. На поясе барышня вышила ровно столько стежков, сколько было ей лет, она в письме об этом написала. Ее соученицам, наверно, немало пришлось повозиться с этими амулетами — ведь все они были одногодками. По молодости лет я поступил, пожалуй, опрометчиво, ведь женщины, родившиеся в год тигра, говорят, упрямы. После женитьбы я убедился в этом на собственном опыте.

14

Ри — 3,927 км.

Не думайте, что, получив пояс-амулет, я стал мечтать о нашем браке. Несмотря на молодость, я даже вообразить не мог, что когда-нибудь вознесусь так высоко. При мысли о том, что восемнадцать стежков из тысячи сделаны рукой барышни, я преисполнился таким благоговением, такой радостью и любовью, что от избытка чувств принимался нежно гладить пояс. Правда, позднее в нем завелись вши, и это доставляло мне много мук, но сжечь его я все же не решался. Бил их по одной, обливал всех скопом кипятком, но терпел. Я хранил этот пояс до самого конца войны, пока его не отнял у меня один австралийский солдат.

После возвращения в Ёкосуку снова началась муштра, и мы, как и прежде, думали только о том, чтобы поскорее вырваться отсюда, хотя знали, что впереди нас ждет фронт. Но когда человек в отчаянии, он не желает заглядывать в будущее. Как только началась война, срок военной службы все время увеличивался, и в результате мое пребывание во флоте растянулось на целых шесть лет. Покинув в 1942 году порт Ёкосука, мы поплыли дальше на юг. Примерно в это же время японская армия высадилась на Новой Гвинее. Мы все время находились на корабле. А жизнь на судне до встречи с противником — сущий рай.

На третий год службы я стал старшиной, тяжелые дни для меня миновали. Перечитывая смятое и изорванное письмо барышни, я все чаще и чаще вспоминал свое житье у хозяина и свое ученье. Ведь на флоте поголовно все, включая и меня самого, ходили в простых носках и ботинках, да и военная подготовка измотала меня до такой степени, что я за три года почти ни разу не вспомнил о таби.

Таби и война... Нет, что ни говорите, а между ними нет ничего общего. Мог ли я нынче вести свое дело, всячески поощряемый моими благодетелями заказчиками, если бы не мир, благодарение ему. Пусть я всего лишь носочник, но от войны меня увольте.