Дважды возрожденный

– Чего это она?
– поинтересовался Мотор.
– Как черт от ладана.

– Кажется, я знаю, - невесело говорю я.
– Только что я подставил принцессу. Подставил самым настоящим образом.
– От злости я пнул один из матрасов.

– Чем ты мог ее подставить?
– спрашивает Мичман.

– Дело в том, что за разглашение способа перехода из среза в срез у них предусмотрена смертная казнь. И это не зависит от положения провинившегося в обществе. Сейчас из моих мыслей старуха узнала, кто и когда научил нас переходить из среза в срез.

– Ну и черт с ней, - отмахнулся Мотор.
– Одной гномихой больше, одной меньше. Нашел из-за чего расстраиваться. Из-за...

– Дело не в принцессе, - резко прервал я его разглагольствования.

– После ее смерти на трон взойдет ее воинственный брат и начнет войну, которая, возможно, зацепит и Землю.

Мичман огорченно присвистнул.

– Да, дела хуже некуда, - выразил Мотор общее мнение.
– Мы в тюрьме, и непонятно, сколько про - живем, принцессу казнят, Земля будет втянута в кровопролитную войну. В общем, культурно выражаясь, хреново, братцы, получается.

* * *

Несколько последующих часов мы проводим в молчании. Мотор дремлет, отдыхая после изнурительного полета, Мичман что-то царапает браслетом на камнях стены, я думаю. В голову лезут различные планы спасения, но ни один из них не выдерживает даже хоть какой-то критики. Чувство вины грызет меня изнутри, как червь яблоко. Именно из-за меня погибнет принцесса. Пусть она и гномиха, но все равно жалко. И есть в ней что-то загадочное, непонятное.

Дверь распахивается, и стража бросает нам под ноги взъерошенную гномиху-принцессу с таким же, как и у нас, браслетом на руке. Судя по ее внешнему виду, она изрядно сопротивлялась. Аккуратно сшитая длинная кожаная рубаха разорвана на спине, на голове, у основания хвоста волос обширный кровоподтек. Бросив вслед узнице какое-то булькающее ругательство, стража закрывает дверь.

– Здравствуй, Витя, - поднимает она голову.
– Не думала, что еще тебя увижу.
– Она сплевывает сгусток крови на пол и вытирается полой спадающей почти до пят рубахи.

– А я, можно сказать, грезил о нашей встрече, - несмотря на сложившееся положение, выдавливаю я из себя некоторое подобие шутки.

– Не смешно, - стонет она, пытаясь подняться.

Неожиданно для самого себя я встаю с матраса и помогаю ей. Ухватившись за мою руку, она с тихим стоном поднимается на подгибающиеся ноги. Придерживая ее за плечо, довожу до кучи рваных матрасов. Мотор брезгливо кривится и демонстративно отодвигается в сторону. Гномиха усаживается на матрас, не обращая внимания на его кривляния, а я устраиваюсь напротив на корточках. В тусклом молочном свете камня видно, что ее лицо в синяках, превращающих его в некое подобие страшной маски.

– Это по моей вине ты здесь!
– невесело говорю, глядя на ее отекшее лицо.

Она с недоумением поднимает на меня глаза.

– У нас была старая гномиха, - тихо, как бы извиняясь, говорю я, - она прочла наши мысли. Она знает, что именно ты научила меня переходить из среза в срез.

– Ну и что?
– все еще с непониманием смотрит она на меня.

– Ну ты же сама говорила, что за разглашение этой тайны тебе грозит смертная казнь, - напоминаю я.

– Нет, - отрицательно машет головой гномиха.
– Дело не в этом. Мне предъявлено совершенно другое обвинение, значительно более серьезное. Дело в том...
– Она неожиданно умолкла на полуслове, как будто боясь сказать лишнее. И тут же добавила второпях, отведя глаза в сторону: - Наверное, ты прав. Все дело именно в разглашении способа перехода.

Она явно что-то недоговаривает. На лице Мичмана тоже написано недоверие к словам гномихи.

– Ну и что теперь с нами будет?
– со злостью в голосе обращается Мотор к ней.

– Мне однозначно грозит смерть.
– Она говорит безразличным голосом, как будто речь идет о каком-то пустяке.
– А вам за нарушение Договора, - гномиха на минуту задумалась, - скорее всего, то же.

После этих слов наступила длительная тишина. Я пытаюсь придумать способ вырваться отсюда, но ничего умного в голову как, на зло не лезет. Волей-неволей постоянно возвращаюсь к словам гномихи. Какое же ей предъявили обвинение и за что? И почему она так неожиданно согласилась с моим мнением? Может, стоит спросить ее об этом? Хотя нет. Если бы хотела, сказала бы сама. А так, зачем человеку в душу лезть? Я осекся, заметив, что впервые подумал о ней как о человеке.

– Отсюда можно сбежать?
– с надеждой в голосе спрашиваю у нее.

– Нет, - отрицательно взмахивает она хвостом спутанных волос.
– С этим, поднимает она вверх руку, демонстрируя плотно сидящий на запястье браслет, точно нет. Это якорь, одна из многочисленных игрушек Мастеров. Он привязывает носящего его к текущему срезу и делает переход невозможным.

– А снять его можно?
– вклинивается Мотор, - Распилить, например.

– Только вместе с рукой.

– Какая казнь нас ждет?
– спрашивает, приподнимаясь, Мичман.
– Что у вас здесь принято? Виселица, четвертование, электрический стул? Хотя нет, у вас же, наверное, нет электричества. Или, может, яд?

От его слов у меня пошел мороз по коже, а Мотор испуганно дернулся.

– Скорее всего, нас ждет Арена, - отражается от каменных стен ее голос.

– А это что еще за чертовщина?
– нервным голосом спрашивает Мотор. Что-то вроде наших гладиаторов?

– Арена - это место казни, превращенное в театр. Арена сама рождает ваших противников из числа погибших на ней.

– Если честно, не понял, но звучит крайне занимательно, - подвигается поближе Мичман.
– Можно подробнее?

– Арена поглощает в себя всех, кто погиб, сражаясь на ней, и потом использует их как своих бездумных солдат. На самом деле это уже не живые существа, а точные их копии, рожденные Ареной и повинующиеся ей. Они и существуют-то только в ее пределах.
– Она тяжело вздохнула и продолжила.
– Нам дадут оружие и выпустят на Арену. Если мы продержимся час, то, невзирая на совершенные преступления мы свободны.

– Всего-то!
– радостно вскочил на ноги Мотор и начал лихо боксировать с невидимым противником, тем самым показывая готовность сражаться.
– Имея оружие в руках, продержаться один часик? Так это же раз плюнуть!
– В подтверждение сказанного он демонстративно играет скрытыми под кожаным покровом мышцами.

– На текущий момент существует рекорд, - невесело взглянула гномиха на ликующего Мотора.
– Его продолжительность двадцать минут. Этот рекорд был установлен Тунимом, великим воином и командиром взбунтовавшейся армии копачей. Я тогда была еще совсем маленькой. Дольше него никто продержаться не смог. Обычно все гибнут в первые пять минут.

Мотор с погрустневшей физиономией плюхнулся на свое место и всерьез загоревал.

– У нас есть хоть какой-то шанс выжить на Арене?
– с надеждой в голосе спрашиваю я.
– Хоть минимальный?

– Нет.
– Ответ гномихи короток и безжалостен.

– Ты сказала, что это место казни, превращенное в театр. Почему? спрашивает Мичман.

– На казни будут присутствовать зрители.
– Она брезгливо поморщилась, как будто ей это было неприятно.
– Они будут с интересом наблюдать за нашей смертью и криками подбадривать бойцов Арены.