Две башни
Шрифт:
Оказалось, это дальше, чем они предполагали. Местность постепенно поднималась и становилась более каменистой. Свет разливался все шире, и скоро они оказались у скальной стены: не то перед склоном холма, не то перед отрогом дальнего хребта. Здесь не росло ни одного деревца, и солнце ярко освещало вершину. Насколько запущенным и серым выглядело все раньше, настолько теперь лес светился коричневыми и темно — серыми оттенками коры, гладкой, как полированная кожа. Ветви подёрнулись зеленоватой дымкой — первый признак весны.
На крутом каменистом склоне обнаружилось нечто похожее на лестницу. Её грубые и неровные ступени проточили, скорее всего, вода и ветер. Высоко, почти вровень с вершинами деревьев, виднелся уступ, над ним нависала отвесная стена. Уступ порос травой, его украшал огромный корявый пень с двумя изогнутыми
— Айда наверх! — радостно воскликнул Мерри. — Подышим вволю и осмотримся!
Они полезли вверх. Если лестницу и делал кто — то, то явно рассчитывая на ноги побольше и подлиннее, чем у хоббитов. Они были слишком возбуждены, чтобы заметить и удивиться, как необыкновенно быстро зажили рубцы и язвы, оставшиеся после плена, как быстро вернулись силы. Они забрались на край уступа, почти у подножия старого пня; став спиной к холму и глубоко дыша, посмотрели на восток. Оказалось, что в глубь леса они прошли всего три — четыре лиги. Вершины деревьев спускались по склонам к долине. Там, у самого края леса, очень далеко, поднимались клубящиеся столбы черного дыма, волнами плывшего по направлению к ним.
— Ветер меняется, — сказал Мерри, — и опять с востока… Чувствуешь, как холодает?
— Да. Боюсь, что солнце проглянуло ненадолго и скоро все опять затянет тучами. Как жаль! Этот старый запущенный лес при солнечном свете совсем другой. Я почти полюбил его!
— Почти полюбил лес! Вот это славно! Очень любезно с вашей стороны, — произнес странный голос. — Повернитесь — ка, дайте взглянуть на ваши лица. Похоже, вы мне не очень — то нравитесь, однако не будем спешить. Повернитесь!
Большие узловатые ладони легли на их плечи, и их повернули, мягко, но настойчиво; затем две огромные руки подняли их.
Перед хоббитами было совершенно необычное существо. Оно походило не то на человека, не то на тролля, футов четырнадцати ростом, с длинной головой и почти без шеи. Гладкая коричневая кожа рук мало походила на грубую серо — зелёную кору, покрывавшую остальное тело. На огромных ногах было по семь пальцев. Нижняя часть длинного лица заросла широкой седой бородой, кустистой, у основания напоминавшей тонкие прутья, а на концах похожей на мох. Но в первый момент хоббиты не заметили ничего, кроме глаз. Эти глубокие глаза теперь разглядывали их, сосредоточенно, очень проницательно. Они были коричневыми, в их глубине то и дело вспыхивал зеленый огонек. Потом Пиппин часто пытался рассказать о своем первом впечатлении от этих удивительных глаз. Казалось, их наполняет вековая память и долгие, медленные, размеренные размышления, а поверхность их искрится настоящим: так бывает, когда солнце играет в кроне гигантского дерева или на волнах очень глубокого озера. «Не знаю, но мне почудилось — говорил он, — будто что — то, что росло в земле — сонное вроде как — вдруг пробудилось и изучает нас так же медленно, как жило на протяжении бесконечных лет».
— Грумм, хумм, — пробормотал голос, низкий, как у какого — нибудь деревянного духового инструмента. — Очень странно! Не спешить — вот мое правило! Если бы я увидел вас прежде, чем услышал голоса, — а мне они понравились, приятные голоски, они напомнили мне что — то, но что, я не могу вспомнить, — если бы я увидел вас прежде, чем услышал, я бы попросту раздавил вас, приняв за маленьких орков, и лишь потом обнаружил бы ошибку. Очень вы странные в самом деле. Корни и ветви! Очень странные!
Пиппин хотя и не оправился от удивления, но больше не боялся. Под взглядом этих глаз он чувствовал скорее любопытство, чем страх.
— Простите, — осведомился он, — вы кто? Или… что?
Подозрительность и настороженность промелькнула в старых глазах; глубина их как — то изменилась.
— Грумм… — ответил голос. — Ну, я — энт. Во всяком случае, так меня называют. Да, энт, вот это самое слово. Некоторые называют меня Фангорн, другие — Древобород. Пусть будет Фангорн.
— Энт? — переспросил Мерри. — Я такого и не слыхал. А вы — то сами как себя зовете? Как ваше настоящее имя?
— Ух! — вздохнул Фангорн. — Ух! Не надо спешить. Я и сам собираюсь задавать вопросы. Вы в моей стране. Кто вы такие, вот что интересно знать. Я не могу найти вам места. Похоже, вас нет в старых списках,
которые я учил в молодости. Правда, это было так давно… Могли появиться новые списки. Посмотрим, посмотрим! Как это там… Помни о всех обитателях мира! Знай: есть четыре свободных народа: Эльфы, пришедшие в древнее время; Гномы, живущие в темных пещерах; Энты, рожденные дикой землею; Люди — им гордые кони послушны…Хм, хм, хм…
Мощные лоси, коварные лисы, Пчелы звенящие, совы ночные, Зайцы пугливые, злобные волки…Хм, хм…
Буйволы в поле, орлы в поднебесье, Быстрые ястребы, юркие белки, Белые чайки, холодные змеи…Хум, хм, хум, хм, как там дальше? Трам — пам — пам, там — там, тарам — пам — пам, там — там… Длинный этот список. Но как бы там ни было, вы, похоже, в него все равно не вмещаетесь!
— Ох! Мы всегда не вмещаемся в старые списки и в старые истории, — вздохнул Мерри, — хотя и существуем уже довольно давно. Мы — хоббиты.
— Почему бы не придумать новую строку? — предложил Пиппин.
Хоббиты малые в норках уютных…Помести нас среди тех четырех, следом за людьми — мы зовем их Верзилами, — и все будет в порядке.
— Хм! Неплохо, неплохо, — задумчиво произнес Фангорн, — сойдет. Так вы живете в норках, а? Звучит вполне правдоподобно. Кто же это вас так называет: «хоббиты»? На эльфийский непохоже. Все старые слова ведь эльфы придумали; с них все началось.
— Никто больше нас так не называет. Мы сами так себя зовем, — сказал Пиппин.
— Хум, хмм… Не торопиться! Никакой спешки! Вы, стало быть, называете себя хоббитами? Но об этом не стоит говорить каждому встречному. Так, чего доброго, свое настоящее имя выболтаешь, если вовремя не спохватишься.
— А чего спохватываться? — удивился Мерри. — Вот я, например, Брендискок, Мериадок Брендискок, хотя многие зовут меня просто Мерри.
— А я — Тук, Перегрин Тук, хотя вообще — то меня называют Пиппин.
— Хм. Ну, вы все — таки торопливый народ, как я погляжу, — сказал Фангорн. — Я польщен вашим доверием, но, пожалуй, не стоит предоставлять вам слишком много свободы сразу. Знаете ли, есть энты и есть энты; иными словами, есть энты, а есть кое — что похожее на энтов, как вы могли бы сказать. Я буду звать вас Мерри и Пиппин, если вы не возражаете, — славные имена. А я пока подожду говорить вам свое имя, да, пока подожду. — Странный, сочувственный и насмешливый огонек засветился в его глазах. — Да, ни в коем случае! Во — первых, это заняло бы слишком много времени: мое имя ведь росло вместе со мной, а я жил долго, очень долго; так что мое имя — это, считай, история. Настоящие имена рассказывают историю вещей, которым принадлежат, — так это в моем языке, старом энтском, как вы бы сказали. Это замечательный язык, но нужно очень много времени, чтобы сказать на нем что — нибудь. Поэтому мы не говорим на нем ничего, кроме достойных долгих речей для долгого слушания. А теперь, — и глаза стали яркими, «сегодняшними», казалось, они даже уменьшились и заострились, — расскажите — ка мне, что происходит? Что вы здесь делаете? Я многое вижу и чую с этого… с этого… с этого а — лалла — лалла — румба — каманда — линд — ор — араме. Да, вы уж извините меня, я не знаю нужного слова на внешних языках: знаете, та вещь, на которой мы находимся, где я стою, любуясь прекрасным утром, думаю о солнце, о лесной траве, о лошадях, облаках, о цветении мира… Да, что происходит? Что там замышляет Гэндальф? И эти — барарум, — он издал рокочущий звук, как большой расстроенный орган, — эти орки; и молодой Саруман в своем Изенгарде? Я люблю новости. Только помедленнее.