Две дамы с попугаем

Наконец доехали: остановка Роккааль-Маре. Пауль повел своих дам к воротам парка и, велев им помалкивать, заговорил по-эстонски с женщиной у входа.

Та вызвала другую даму, видимо, начальницу, та приветливо заулыбалась, поздоровалась с Паулем и его спутницами почему-то по-английски и, дав команду пропустить, что-то подробно объяснила Паулю уже по-эстонски. Отойдя от ворот на безопасное расстояние, Пауль вполголоса разъяснил, что его здесь хорошо знают, а их он представил как музейных работников из Югославии («Русских у нас, к сожалению, не очень любят, — извиняющимся тоном сказал Пауль, — а у музейных работников из других стран английский должен быть… получше»).

— А попугая ты как представил? — поинтересовалась Надежда. — Или у нас в Югославии всюду принято ходить со своими попугаями?

Пауль уверенно вел их среди старых деревенских домов, мельниц и хозяйственных построек, живописно разбросанных на берегу моря. Подойдя к одному из домов — длинному низкому строению из огромных потемневших бревен, — он сказал Алке:

— Вот, мадам, это, можно сказать, родной дом вашего мужа. Хотя, кажется, он в нем никогда не бывал.

Алка оживилась, вошла в избу и стала там все буквально обнюхивать. Попугай заволновался и изрек профессорским тоном:

— Р-р-ренессанс!

В доме под одной крышей размещались и жилые комнаты, и что-то вроде сарая или амбара. В этой хозяйственной части висели и стояли разные сельскохозяйственные орудия, некоторые знакомые — всякие грабли, вилы и косы, а некоторые совершенно непонятно для чего предназначенные, видимо, уже давно вышедшие из обычного деревенского обихода; В этой части дома ничего особенно интересного не попалось, и Надежда вслед за Алкой перешла в жилые комнаты.

Войдя в одно из помещений, где, судя по обстановке, раньше жила женщина, Алка вдруг превратилась в соляной столп.

— Ты чего?

— Смотри!

Ничего особенного Надежда не увидела. Маленькая комнатка, кровать, застеленная красивым домотканым одеялом.

Что-то вроде прялки. Низенький столик с керосиновой лампой. Вот на эту лампу Алка и смотрела как зачарованная.

— Ну что ты на эту лампу уставилась?

Алка, не в силах открыть рот, ткнула пальцем. Между краешком металлического основания и стеклянного колпака лампы был всунут фантик. Желтый фантик от конфеты «Каракум» с верблюдом.

Надежда осторожно вытащила фантик из лампы.

— Ну и что? Фантик как фантик.

— Это Петюнчика любимые конфеты, — проговорила Алка, едва сдерживая слезы, — он их с самого детства любит, еще с детского сада…

— Ты его что — с детского сада знаешь? — изумилась Надежда. — Алка, не валяй дурака, вы познакомились, когда тебе было двадцать восемь лет!

— Ну и что, — ответила Алка обычным голосом, — он мне рассказывал!

— Ну мало ли кто такие конфеты любит, — протянула Надежда.

— А он фантики именно так складывает, — опять всхлипнула Алка.

— Постой-ка, ты никак реветь собралась. — Но Алка уже ревела.

Тогда Надежда развернула фантик.

— Фабрика имени Крупской, это точно наша, питерская, да, вот и написано — Санкт-Петербург. Значит, точно, что Петюнчик здесь был, тебе знак оставил — как Мальчик-с-Пальчик.

Но Алка была не в состоянии уловить иронию в Надеждиных словах, она разревелась всерьез.

— А я не верила… Я еще до сих пор не верила, думала, он меня бросил… Бедный Петю-у-унчик! Его похитили, его, может быть, пыта-али!

— Не сыпь мне соль на р-рану! — очень кстати пропел попугай хриплым басом.

— Алка, прекрати немедленно! Нашла время реветь! Он оставил знак, который могла заметить только ты, — значит, он верил, что ты его будешь искать и найдешь. Он в тебя верил! И ты должна собраться и действительно его найти. И еще одно: раз он оставил нам знак, то, наверное, он еще что-то здесь спрятал. Давай искать как следует.

Алка вытерла слезы и уставилась на Надежду осмысленным взглядом. Потом она высморкалась в большой мужской носовой платок, который опрометчиво предложил ей Пауль, когда она по обыкновению чихнула в автобусе пять раз, и энергично принялась за обыск. Пауль стоял на стреме, вернее, отвлекал эстонскую смотрительницу от странных действий своих спутниц, а Надежде оставалось только постараться ввести Алкину неуемную энергию в разумное русло.

Они перетрясли аккуратную постель, чуть ли не по винтику разобрали прялку (правда, как раз винтиков в ней совершенно не было, она вся была составлена из разных деревянных штучек, и собрать ее снова Надежде помог только многолетний инженерный опыт). Затем они перебрали все вышитые салфеточки и полотенца, расстеленные где только можно. Ничего интересного не попадалось. Вернее, очень многие вышивки вызвали у Надежды истинное восхищение, и она утвердилась в мысли заняться этим трудоемким делом на пенсии, — но все это было явно не то.

Вдруг попугай истошно завопил:

— Зр-ри в кор-рень!

Надежда от неожиданности выронила очередную хорошенькую салфеточку, но реплика попугая придала ее мыслям новое направление.

— Алка, сойди!

— С чего сойти?

— Ну, с того, на чем ты стоишь. Ну как это, я уже слова русские здесь забывать стала. С коврика… то есть с половика.

Алка удивленно уставилась себе под ноги и послушно сошла с яркого красно-синего половика. Надежда подняла его за край и с торжествующим видом схватила с пола черно-белую фотографию. Алка кинулась к ней, по дороге свалив тяжеленный табурет, и стала вырывать фотографию из рук, исступленно вскрикивая:

— Петюнчик, Петюнчик, мой Петюнчик!

Однако на фотографии никакого Петюнчика не было. На фотографии был кусок явно очень старой каменной стены с большим полукруглым окном. Сбоку окна фиолетовыми чернилами был поставлен жирный крест.

— Ага! — удовлетворенно воскликнула Надежда. — Вот это настоящая весть от Петюнчика, а ты — фантик, фантик!

Алка ничего осмысленного не отвечала, она только гладила фотографию и всхлипывала:

— Петюнчик мой, Тимофеев мой!

Потом она спрятала фотографию на груди. Надежда поняла, что от нее сейчас толку не добьешься, и быстро навела порядок в музейной комнате — чтобы Пауля не побила хранительница, которая уже почувствовала что-то неладное. Пауль срочно направился ей навстречу, чтобы отвлечь музейную даму ненадолго, пока Алка с Надеждой не выберутся из комнат, куда ходить запрещалось. Вешая за собой веревочку, перегораживающую вход, Надежда оглянулась: вроде бы все нормально, никакого беспорядка они за собой не оставили. Они с Алкой вышли опять в подсобное помещение, и тут в незастекленное окошко влез по пояс какой-то тип, скорее всего тот, что был в синем «БМВ», тот, что постарше, и схватил Алку за руку.

У Надежды в руках была сумка, а у Алки — только клеточка с Кешей. Опасаясь повредить попугая, Алка застыла на месте, прижимая левой рукой клетку к груди.

Мужчина потянулся к клетке, он в суматохе не разглядел, что там Алка прячет, Алка рванулась, оставив у него в руках полрукава от того самого красного турецкого платья в белый горошек, причем Надежда ощутила прилив глубокой радости, сообразив, что это платье Алка никогда уже больше не наденет. Мужик как-то ловко пролез в окно, загнал Алку в угол и стал вырывать клетку с попугаем. Надежда в это время тоже не дремала, она ринулась к двери, чтобы позвать на помощь Пауля, и увидела, что Пауль, приятно беседуя, удаляется с хранительницей под ручку от бабушкиного дома, чтобы, как он думал, дать Надежде с Алкой возможность закончить все свои дела внутри.