Две любви

Король с сотней спутников находился в западне возле корней громадного дуба и сражался изо всех сил, убивая время от времени по одному человеку, хотя он был ранен в плечо и лицо, притом страшно изнурён. Но он видел, что все были в отчаянии и растерялись, а из его армии никто не приходил к нему на помощь, так как узкий горный проход был переполнен мёртвыми телами. Он начал петь покаянные псалмы, отбивая такт мечом. День был короткий, и вскоре наступил вечер, заходящее солнце внезапно бросило свои потухающие лучи на ведущую в гору дорогу. Среди резни некоторые из христиан подняли голову; король тоже взглянул по тому направлению. В лучах света они увидели появившийся лазоревый щит с золотым крестом. Христиане узнали его. Слабое восклицание раздалось среди оставшихся в живых.

— Проводник Аквитании!

Но эти восклицания едва были слышны, так как внезапно со стороны сельджуков раздались более звонкие крики, не воинственные, а нечто в роде вопля ужаса.

— Гнев Божий! Белый Черт!

Сельджуки попались в собственную ловушку, и смерть поднималась перед их глазами. На горных вершинах, над ущельем тысячи христиан быстро составляли ряды; их копья были опущены, а мечи вынуты из ножен. Минуту спустя стальные шлемы закружились в воздухе, сверкая и блестя на солнце, затем бросились на неприятеля. Раздалась короткая команда: «вперёд!» и сельджуки услышали быстрое, страшное для них бряцание оружия; в это время отряд двинулся вперёд, и проводник Аквитании спустился, как стальной ураган, с обнажённой головой, горящими от лучей заходящего солнца глазами, высоко подняв свой меч и с улыбкой смерти на крепко стиснутых губах.

— Белый Черт! Гнев Бога! — кричали сельджуки.

Они попробовали бежать, но из горного ущелья не было никакой дороги, оно было переполнено мёртвыми телами. Приходилось или умереть или победить. Видя свою гибель, они собрали все силы и держались, как могли, на груде трупов. Там, где они убивали, Жильберт убивал их, и тысяча окровавленных клинков блеснули под багряными лучами солнца. Пока могли, сельджуки сражались, как дикие звери, но в глазах Жильберта был такой ужасный блеск, его рука не уставала, и неприятель падал ряд за рядом, а оставшиеся живыми христиане наносили им удары в тыл. Вскоре ущелье ещё более, чем прежде, переполнилось трупами, и образовалась маленькая кровавая речка, протекавшая с камня на камень до самой долины, где около пятидесяти тысяч бессильных и дошедших до отчаяния людей смотрели, как подходили её волны. Раздались восклицания торжествующих христиан, обративших страх в радость, так как хотя было множество мёртвых, и многие из молодых и старых, крупных и мелких рыцарей и воинов лежали под мёртвыми сельджуками, убившими их, однако главный корпус армии был спасён, сила врага разбита, и Жильберт спас короля. Он нашёл Людовика поистине в ужасном положении: король стоял, прислонясь к дубу, и был окружён мёртвыми рыцарями, а последние, оставшиеся в живых сельджуки мучили его своими кривыми саблями. Все это время он пел De profundis о спасении своей души, употребляя все свои познания, чтобы сохранить себя, сражаясь, как сильный и храбрый человек, каким он и был, несмотря на свои недостатки. Король был страшно утомлён.

— Сэр, — сказал он, взяв Жильберта за руку, — требуйте все, что хотите, и если это не будет грехом, вы получите, так как вы спасли армию Креста.

Но Жильберт только улыбнулся, потому что в этот день он уже собрал довольно большую жатву чести.

Он не знал, что на холме, поднимавшемся падь долиной, сидели две женщины, которые нежно любили его и беспрерывно любовались им: это были королева и Беатриса.

Они сидели, держа друг друга за руку. Широко раскрытые от страха глаза были полны гордости и восторга за его подвиги, так как его развевавшиеся белокурые волосы виднелись впереди всех среди рядов сельджуков, а его следы настолько покрыты кровью, что казалось невозможным для человека убить столько других людей, не получив раны. Ими овладело что-то вроде изумления; как будто он был сверхъестественным существом. Они не разговаривали, но их руки оставались соединёнными. Когда же все окончилось, и они увидели его во всем блеске заходящего солнца, в то время как он сошёл с лошади и немного отодвинулся от других, опираясь на свой меч, Беатриса обернулась к королеве, и слезы радости брызнули из её глаз, в то же время она спрятала своё лицо на груди Элеоноры. Она чувствовала себя счастливой от доброжелательства, с каким обняли её обе руки королевы, которая, казалось, понимала её счастье. Но глаза Элеоноры были сухи, лицо бледно, а прекрасные губы горели в лихорадке.

X

Таким образом Жильберт, о котором историки говорят, что более ничего неизвестно, был назначен командовать армией крестоносцев и вести её через неприятельскую страну до Сирии. Эту задачу он исполнил хорошо и храбро. После большого сражения в долине приходилось поддерживать ещё ежедневные стычки, так как сельджуки нападали на христиан, как грозовая туча, исчезая с той же быстротой и оставляя позади себя кровавый след. Жильберт вёл авангард и руководил всем походом, выбирая место стоянки и предписывая время для выступления в дальнейший поход. Его мудрости и силе переносить различные утомления удивлялись все, так как остальные рыцари и воины были истощены, а запасов не хватало, потому что греческие горные жители продавали все в десять раз дороже настоящей цены. И так крестоносцы подвигались вперёд, сражаясь и страдая, и по мере того, как время протекало, солдаты становились один к другому снисходительнее в ожидании обещанного прощения их прегрешений, когда они исполнят обет, достигнув святых мест.

Наконец они спустились с гор к морю, в местность, называемую Атталией. Оттуда Жильберт хотел провести их сухим путём в Сирию, но король устал, а королева поняла, какую большую ошибку она сделала, взяв с собой дам, так как малое число из них обладало неустрашимостью Анны Аугской и мужеством Беатрисы. Дамский отряд сделался обществом плакс, которые роптали на все, сожалели о Франции, горько оплакивая, что их завели в эти пустыни, чтобы там лишить их молодости, свежести и, быть может, жизни. Поэтому Элеонора уступила желанию короля сесть на атталийские корабли в порте св. Симеона, близ Антиохии. У неё была ещё другая причина: в Антиохии царствовал её дядя, граф Раймунд, человек одной с ней крови и разделявший её идеи. Она желала видеть его и воспользоваться советами, как очень опытного человека. Впрочем это было сопряжено с некоторой опасностью, так как король думал, что Рай-мунд влюбился в Элеонору во время своего пребывания при дворе, а Людовик был ревнив и раздражителен. Он хотел вести армию с собой в Антиохию, но поднялись протесты. В то время, как важные бароны и рыцари держались за более надёжный путь, самые бедные паломники опасались моря более, чем сельджуков, и не сходились во мнении относительно отплытия. В конце концов король позволил им идти и они, не зная пути, хвастались пройти в Антиохию первыми. Им дали денег и многих проводников, которым они доверяли.

Видя, что перед ним два выбора пути, Жильберт спрашивал себя, что он должен делать. Он желал бы следовать за Беатрисой морем, так как не видел Арнольда Курбойля с Рождества и думал, что он в Эфесе, где собирается отплыть морем в Сирию, а потому ему в данный момент возможно захватить дочь и увезти её, чтобы принудить к браку, который дал бы наследника его обширным владениям.

Жильберт видел также, что командование над всей армией пришло к концу, неприятельскую страну теперь прошли, и долг всех — собраться в графстве Раймунда, чтобы взять Эдессу только весной. Но с другой стороны, когда он раздумывал, сколько бедных людей, взявших с верой крест, в надежде, что Бог поможет во всех их нуждах, были готовы снова подняться в горные проходы, — его милосердие приказывало ему скорее остаться и предводительствовать или жить и умереть с ними, чем спокойно совершать путь морем. Таким образом ему трудно было решить, что ему делать, и если он опасался видеть Беатрису и подчиниться её убеждениям, то одинаково он боялся смешаться и с народом, так как все его знали и унесли бы на своих плечах, с целью сделать главой.

Рано утром, когда Жильберт прогуливался по берегу моря, он увидел Анну Аугскую в сопровождении двух женщин; она возвращалась из церкви и остановилась поговорить с ним. Он увидел на её лице выражение дружбы к нему, а потому, идя рядом с ней, внезапно принялся рассказывать ей своё затруднение.

— Сэр Жильберт, — сказала она спокойно, — я любила единственного человека, который сделался моим мужем, и была любима им, но его убили, и я вам говорю, сэр Жильберт, что истинная любовь мужчины и женщины — самая лучшая и великая вещь, какая только существует на свете. Если два существа любят друг друга, и если их любовь господствует над всем, исключая чести, то она искренна и достойна всякого внимания. Размыслите хорошенько, действительно ли вы любите эту девушку, и если ваша любовь — то, что я сказала, не колеблясь бросьте все и следуйте за ней.

— Сударыня, — сказал Жильберт, подумав несколько минут, — вы женщина, достойная доверия, и вы мне дали добрый совет.

Они расстались. Жильберт вернулся в своё жилище, решив отправиться в Антиохию морем с королевой и королём. Но он все-таки сожалел бедных паломников, которые должны были остаться и сражаясь, прочищать себе путь.

Большие корабли, нанятые для переправы, были тяжёлой и грузной конструкции, однако довольно быстрого хода. Это были отчасти галеры Греции и отчасти Амальфи, жители которой скупали все восточные товары. В день, назначенный для отплытия, подул северо-западный ветер, и грузные галеры пустились в путь на близком расстоянии одна от другой.

Через несколько дней приплыли в порт Антиохии, святого Симеона, и увидели возвышавшиеся на берегу громадные башни и стены. Пока Жильберт рассматривал их со своего корабля, он чувствовал себя счастливым при мысли, что армии не приходится делать осады этой крепости, так как она принадлежит графу Раймунду, дяде королевы. Но если бы он знал, что должно случиться с ним в этом городе, то скорее пошёл бы босиком в Иерусалим исполнить, как мог, свой обет, чем войти в этот прекрасный, окружённый стенами город. Граф Раймунд, широкоплечий, с бронзовым цветом лица, чёрными, уже седеющими на висках волосами, принял армию на берегу. Сначала он обнял короля, согласно обычаю, затем свою племянницу королеву, в четыре или пять приёмов. Он был рад видеть её, но не правда, что у них существовала мысль о любви, как говорили хроникёры.

Все-таки Людовик почувствовал сильную ревность, видя, как Раймунд целует королеву, так как он всегда подозревал худшее, чем было на деле. Но он не смел говорить, боясь королевы. В Антиохии была большая радость, когда все дамы, бароны и другие вельможи расположились праздновать Пасху вместе, и хотя ещё было несколько дней поста на страстной неделе, но все были счастливы, что находятся в большом городе. Они были так довольны, что хлеб и вода вполне удовлетворили бы их, вместо великолепных, многочисленных блюд, приготовленных для поста пятьюдесятью поварами графа Раймунд а, так как граф жил пышно, что не мешало ему быть храбрым воином.