Две недели на соблазнение

Но он никак не ожидал, что будет думать о ней рядом со своими родными — когда его мать покидала дом, даже не попрощавшись; когда сестра отказалась увидеться с ним после его приезда в Таунсенд-Парк; и когда он держал свою племянницу на руках, изумляясь тому, что она, такая крошечная, может казаться таким тяжким грузом. Во все эти минуты он думал о Джулиане.

Ему хотелось, чтобы она была рядом. Хотелось чувствовать ее силу и ее готовность встретиться лицом к лицу с любым врагом.

Когда же она ворвалась в детскую, чтобы сразиться с ним и отстоять малышку Кэролайн любой ценой, то как будто материализовалась из его мыслей. И она отстаивала свою точку зрения с яростью и убежденностью — никто никогда не сражался с ним так, как она. И никто никогда не поджаривал его на огне так, как она.

В ней было все, чего у него никогда не было, — чувство и страсть, энтузиазм и желание. И плевать ей на его имя, титул и репутацию!

Ей небезразличен лишь мужчина — такой, каким он мог бы стать.

Она пробудила в нем желание быть этим мужчиной.

Но, увы, это невозможно…

Он сделал предложение леди Пенелопе, полагая, что сможет спасти их всех. И только теперь до него дошло: этим финальным актом он все погубил.

Саймон уставился на дверь, в которую выбежала Джулиана. Он понимал: лучшее, что он мог сделать для нее — для них обоих, — это держаться от нее подальше.

Тут он услышал доносящиеся из колыбели громкие и долгожданные звуки — Кэролайн просыпалась. Саймон тотчас шагнул к ней — хотелось подержать малышку на руках. Кроме того, он надеялся, что этого будет достаточно, чтобы она успокоилась и снова уснула. У Кэролайн, однако, были иные планы, и ее тихий плач сделался громче.

— Не плачь, милая, — проговорил Саймон ласковым, как он надеялся, голосом. — Не заставляй меня искать служанку… или твою маму — с ней я, увы, сильно поспорил.

Однако малышка не послушалась, и он, прижав ее к груди, со вздохом пробормотал:

— Одного меня недостаточно, чтобы осчастливить тебя, да? Ты, разумеется, права, малышка. Мне до сих еще не удалось осчастливить ни одну женщину.

— Мог бы постараться чуть побольше.

Услышав эти слова, Саймон обернулся. Сестра шла к нему через детскую, протянув к дочери руки. Он отдал ей малышку и стал наблюдать, как Джорджиана баюкает ее. Кэролайн сразу же успокоилась в руках матери, плач вскоре стих.

Герцог невольно улыбнулся.

— Она тебя узнает?

Джорджиана тоже улыбнулась.

— Разумеется. Ведь она уже подросла…

«А меня рядом не было, — подумал Саймон. — Какой же я осел!»

— Я слышала, ты женишься, — сказала вдруг сестра.

— В этом доме новости расходятся быстро, — заметил герцог.

— Тут живут почти одни женщины, так что ничего удивительного. — Джорджиана помолчала. — Тебя можно поздравить?

— Леди Пенелопа будет прекрасной женой. Семья ее старинная, репутация безупречная.

— Как была у нас?

— Она до сих пор такая же.

Сестра подняла на Саймона глаза.

— Пока — возможно. Но ненадолго.

Он не желал обсуждать свой брак с Пенелопой. Не желал говорить и об их семейной репутации. Он хотел поговорить с сестрой о ее делах. И хотел начать все заново.

Хотя едва ли это было возможно.

— Джорджиана… — Он умолк, так как сестра отвернулась.

Не обращая на Саймона внимания, она подошла к высокому столу, положила на него Кэролайн и начала разворачивать ее.

— Полагаю, тебе не захочется присутствовать при этой процедуре, Саймон.

Он нахмурился и, заинтригованный, подошел поближе.

— При какой процедуре? — Герцог заглянул через плечо сестры. Увидев, что она делает, он тут же отвернулся. — О да, да! То есть нет. — В его обучение не входила забота о младенцах… и смена их пеленок. — А разве… — Он прочистил горло. — Разве тут нет женщины, которая могла бы сделать это вместо тебя?

Ему послышалось, что сестра усмехнулась.

— Дети не появляются на свет с няньками в придачу, Саймон.

— Мне это известно, разумеется, но ты… — Он снова умолк, подумав о том, что его сестра — герцогская дочь… К тому же сама еще почти ребенок.

— Я мать, — заявила Джорджиана. Она отошла от стола с Кэролайн на руках. — И имей в виду: что бы ты ни сказал, тебе меня не переубедить.

Герцог немного смутился.

— Но я вовсе не собираюсь переубеждать тебя.

Джорджиана заморгала.

— Не собираешься?..

— Не собираюсь.

Сестра с облегчением выдохнула.

— Тогда ты позволишь мне остаться с Кэролайн и не будешь вынуждать меня бороться с тобой.

В течение последних месяцев Саймон был убежден, что лучший выход — отдать ребенка на воспитание. Даже по дороге сюда он обдумывал такую возможность, размышлял над тем, как лучше все устроить.

Теперь он понимал, насколько нелепы были подобные мысли.

Более того, мысль о том, чтобы отдать Кэролайн на воспитание чужим людям, казалась ему невыносимой.

«Мне известно, что значит расти, зная, что одному из родителей ты не нужна, Саймон». Он видел печаль в глазах Джулианы, когда она произносила эти слова. Ему захотелось тогда хорошенько проучить тех людей, которые стали причиной ее страданий. Так неужели его племянница должна испытать такую же боль?

— Само собой разумеется, что ты останешься с Кэролайн.

— Спасибо, Саймон, — прошептала сестра.

Он отвернулся, чувствуя, что недостоин этой благодарности. Да, он заслуживал ее гнева, негодования и презрения, а вовсе не благодарности. Ибо даже сейчас, глядя, как она с такой любовью держит на руках малышку, он думал о репутации их семьи.

Разразится скандал. Но они выдержат его. Для этого он и женится на леди Пенелопе.

— Через месяц я женюсь, Джорджиана. Это уменьшит… интерес к твоей ситуации.

Она невесело засмеялась.

— Саймон, даже королевская свадьба не уменьшила бы интереса к «моей ситуации».

Не обратив внимания на слова сестры, он направился к двери, желая поскорее уйти из этой комнаты, — прежде она казалась такой просторной и радушной, но сейчас вдруг сделалась ужасно тесной и душной.

Но тут сестра заговорила:

— Саймон, нигде не написано, что ты обязан нести это бремя. Тебе не обязательно жениться на ней.

Разумеется, обязательно! Ведь он герцог Лейтон, человек, рожденный нести бремя одного из самых древних и почитаемых аристократических титулов. Всю свою жизнь он готовился к тому моменту, когда честь и долг окажутся превыше всего.