Две повести о Манюне

– Роза, ты думаешь, что за те три недели, которые они проведут в лагере, случится трескучий мороз и небольшой локальный потоп? – полюбопытствовал папа, забивая багажник вещами Мани. – А это что такое? – навострил он уши, когда из одной сумки раздался характерный стеклянный перезвон.

– Ничего такого, – забегала глазами Ба, – там банка с баклажанной икрой. Дети ее очень любят.

– Одна банка не может сама по себе греметь! – Папа заглянул в сумку и присвистнул. – Роза, в погребе хоть что-нибудь осталось?

– Юрик, – заполыхала Ба, – ты меня лучше не доводи, ясно? Я и так вся на нервах. А будешь упорствовать – поеду с вами!

– Тогда не поеду я! Только этого не хватало, чтобы ты выступила там в обычной своей манере и переполошила весь лагерь! Мы уедем, а детям всю смену расхлебывать испортившееся настроение вожатых!

Ба хмыкнула, но промолчала. Крыть ей было нечем. Прошлой осенью я загремела в Республиканскую детскую больницу с тяжелым отитом. Так как Сонечка болела и без мамы сильно капризничала, поехать со мной и папой в Ереван вызвалась Ба. Она стоически вытерпела шестичасовую поездку в один конец и всю дорогу массировала мне ноющее ухо. В приемной больницы ей не понравилось, как долго оформляют документы, и Ба устроила такой грандиозный скандал, что у меня от испуга прошла боль в ухе. Потом, круша все преграды на своем пути, она поднялась наверх, проинспектировала мою палату, призвала к ноге сестру-хозяйку и потребовала заменить матрас на новый. Далее она заглянула на кухню, провела пальцем по вымытым тарелкам и порвала в клочья посудомойку. Ушла, пригрозив главврачу судом и Магаданской областью, «если хоть один волос упадет с головы моей девочки!». И отцу пришлось в спешном порядке коньяком и конфетами заглаживать вину перед всполошенным медперсоналом. «Теща, что с нее взять», – скорбно шептал он. «Ааааа», – понимающе кивал в ответ медперсонал.

Вот почему папа был против, чтобы Ба поехала сего дня в «Колагир». Впрочем, если бы она вознамерилась туда ехать, то никто ее бы не остановил. Просто впереди была поездка в Новороссийск, время поджимало, и она лихорадочно собиралась в путь-дорогу – складывала вещи, набивала холодильник продуктами, подготавливала дом к осадному положению – уверенности, что ни одна дяди-Мишина чучундра не ступит на порог, у нее не было.

Мы обступили Ба и ткнулись лбами ей в живот. Она смахнула слезу, расцеловала меня с Каринкой, а потом крепко прижала к себе внучку. Манька мигом посинела.

– Баааа! – захрипела она.

– Ведите себя хорошо, ясно? – прогрохотала Ба.

– Ясно, – пискнула мы и нырнули в машину.

– Юрик, я тебе детей доверила!

– Не волнуйся, Роза, все сделаю в лучшем виде.

Папа еще раз потыкал в сиденье кулаками, осторожно сел, победно бибикнул и тронулся в путь. Пока Манин дом не скрылся за поворотом, мы оборачивались, чтобы посмотреть, ушла Ба или нет. Она стояла возле калитки, обмахивалась подолом фартука и глядела нам вслед. По щекам текли крупные слезы, вьющиеся волосы стояли надо лбом непокорным нимбом.

– Я и не знала, что Ба умеет плакать, – покачала головой Каринка.

– Еще как умеет, очень даже умеет. Просто скромничает, – вздохнула Манька.

– И часто она плачет?

– Никогда!

Как только выехали за город, мы с Манюней, по своему обыкновению, затянули репертуар нашего хора – пение очень помогало от укачивания. Папа с Каринкой стоически терпели наш нестройный концерт. Под «Оровел» Комитаса мы проехали село Чинари, под «Дубинушку» – Чинчин, под «Сулико» взяли крутой серпантин, с макушки которого открывался потрясающий вид на районное водохранилище, а село Арцваберд протаранили под «Бухенвальдский набат».

– Люди мира на минуту встаньте, – взвывала в открытое окно я.

– Тубдум-тубдум-тубдум, – изображала барабанную дробь Манька.

– Вы хоть орите потише, – ругалась на нас Каринка и глядела в другое окно с таким лицом, будто знать нас не знает.

Но мы не обращали на нее внимания и драли глотки до посинения. Редкие прохожие всполошенно оборачивались в сторону фырчащей «копейки». Контуженный нашим пением, папа сегодня был явно в ударе и не пропустил ни одной кочки или колдобины.

– Иааа, – жалобно верещала Генриетта, попадая колесом в очередную яму.

– Гхматху, – отзывался папа, выворачивая руль.

Когда мы проезжали озеро Цили, то убавили мощность пения, а Каринка целилась из большой рогатки в кусты, в надежде убить хоть одну двухголовую змею. Но ни одной змеи мы так и не увидели – наверное, они попрятались по норам и переваривали проглоченных за ночь людей.

Лагерь находился у подножия высокого поросшего густым ельником холма. С севера его огибала быстроногая горная речка, с юга – непроходимый лес, а с запада – небольшой яблоневый сад, за которым ухаживали дети. На этом все достоинства лагеря заканчивались. Первым, что цепляло глаз на подступах к «Колагиру», было дивное сооружение под условным названием «шлагбаум со сторожевой будкой». Будка представляла собой эдакий минималистический сарай, почему-то без крыши и одной стены. Отсутствующая стена, видимо, олицетворяла собой вход в помещение. Шлагбаумом служил корявый сухой пень, торчащий посреди проезжей части.

«Стой!!! За шлаКбаумом вход запрещен!!!» – грозно щерилась надпись со стены будки.

– Вот мы и на месте, – фальшиво-бодрым голосом возвестил папа и вылез из машины.

– Мы на месте, ура! – Мы радостно высыпали следом.

К нам тут же подбежала целая толпа ребятишек.

– Новые девочки! А почему вы приехали сегодня, а не вчера? – сыпали они вопросами. – А как вас зовут? Сейчас мы позовем медсестру. – И дети побежали в сторону небольшого желтого домика. Деревянный щит, прибитый над входом в домик, гласил: «САНЧАСТЬ!!!»

– Надо же, какая у них страсть к восклицательным знакам, – подивился папа.

– Товарищ Алина, товарищ Алина, там девочки приехали, целых три штуки! – меж тем ломились в закрытую дверь домика дети.

Потерпев фиаско, они прибежали обратно:

– Ее нету, она, наверное, в туалет пошла, давайте мы вам вожатую позовем, пока товарищ Алина какает.

– Хмхм, нельзя так о взрослых говорить, – проснулся в папе Ян Амос Коменский.

– А что, взрослые не какают? – дружно поинтересовались дети.

– Ну почему же, какают, конечно.

– А почему тогда нельзя об этом говорить?

Тут, к папиной радости, прибежала всполошенная молоденькая девушка, представилась товарищ Маргаритой, спросила наши имена, сверилась со списком в тетрадке, а потом сказала, что она наша вожатая, и мы будем жить в домике третьего отряда.

– Пойдем, я покажу девочкам комнату, а потом медсестра быстренько проведет медосмотр и проверит им волосы.

– Зачем?

– Чтобы вошек не было. С вошками в лагерь не берем.

– Бреете на проходе? – пошутил папа.

– Что-то типа того, – засмеялась товарищ Маргарита.

Она повела нас к небольшому одноэтажному домику.

– Таких домов на территории лагеря ровно десять. В каждом домике – по две комнаты, большая рассчитана на десять детей, а маленькая комнатка для вожатой. Лагерь строился таким образом, чтобы во время войны с империалистическими странами быстро превратить его в военную часть, – с гордостью рассказывала товарищ Маргарита. – Домики легко можно переоборудовать в казармы, справа, там, где мы проводим утренние и вечерние линейки, тренировочный плац, а местоположение лагеря такое, что артиллерийским огнем его не накрыть.