Две смерти Сократа

— По-моему, на этом суде был только один лжец. Весьма искусный, должна признать.

— Может быть. Очевидно лишь то, что обвиняемый не сумел переспорить своих обвинителей.

Разговор был прерван появлением Геродика, лекаря Аспазии, посещавшего ее каждое утро. Поднимаясь на ноги, женщина смущенно извинилась перед заметно растерявшимся софистом.

— Не беспокойся, — заметила она, — обычный осмотр.

Болезнь Аспазии была куда серьезнее, чем Продик мог представить. Подруга уверяла его, что речь идет о старческих недомоганиях, докучливых, но безобидных. Женщина то и дело подшучивала над лекарем, прописавшим ей строгую диету на основе молодого вина и кобыльего молока. Чтобы обмануть недуги, она проводила целые дни в хлопотах, придумывая все новые дела, вытаскивала софиста на прогулки, а когда он не мог составить ей компанию, отправлялась гулять в сопровождении рабов или брала с собой гетер из «Милезии». И все же Аспазии не удалось долго держать свою болезнь в секрете. Проницательный софист вскоре догадался, что происходит на самом деле. По утрам виллу все чаще наполняли запахи трав и обезболивающих снадобий, а хозяйка дома выходила к столу очень поздно, и даже косметика не могла скрыть ее мертвенную бледность.

Продик не спешил с расследованием. Он кропотливо составлял описание событий, о которых поведала Аспазия. Софист пытался проследить шаг за шагом последние мгновения жизни Анита от появления в «Милезии», до того момента, как ему, мертвецки пьяному, вонзили в сердце нож. Он тщетно пытался угадать, кого видел убитый в последние мгновения своей жизни, что за видение навек застыло в его зрачках.

Продик успел побеседовать с привратником Филиппом. Это был смуглый, мускулистый человек, закаленный в бесчисленных драках. Филипп никогда не стеснялся вмешаться, если между гостями разгоралась ссора; ему не раз приходилось усмирять задир, а порой и выбрасывать их вон. Расправа привратника с наглецами была у завсегдатаев дома свиданий излюбленным зрелищем. Если один из гостей начинал скандалить, остальные корчили страшные рожи и шипели, сдерживая смех: «Гляди, Филипп идет!» Иногда, желая повеселиться, гости затевали шутливую драку, чтобы атлет появился в зале и под общий хохот схватил зачинщиков. Филипп нисколько не обижался, и сам не прочь был повеселиться. Этот гигант был простодушен, но не настолько, чтобы не отличать настоящую ссору от невинной забавы. В таких случаях он сурово хмурил брови и качал головой, словно предупреждая шутников, что, если им угодно продолжать в том же духе, он вполне может принять их склоку всерьез и выгнать бунтовщиков за порог. Весельчаки предпочитали верить ему на слово и расходились, но кто-нибудь нет-нет, да и повторял, заливаясь смехом: «Глядите! Филипп идет!»

Филипп был из породы добродушных здоровяков, неспособных использовать свою силу во зло. Гетеры все время заигрывали с привратником, называли его своим маленьким силачом, и Филипп был на седьмом небе от счастья. Привратник всегда держал при себе покрытую воском дощечку, на которую он скрупулезно наносил имена вновь прибывших гостей. Когда-то сама Аспазия выучила его читать и писать. Показания Филиппа значили очень много: только он точно знал, кто оставался в «Милезии» в момент убийства. На следующий день Продик поговорил с Тимаретой, Хлаис и служанкой Эвтилой, но все они были вне подозрения.

Расспрашивая свидетелей, Продик старался выяснить, что делали в предутренние часы остававшиеся в доме свиданий гости и гетеры, проверить алиби и выявить противоречия. Сопоставив показания, он сумел составить приблизительное представление о том, что творилось тогда в «Милезии». Анит с Необулой удалились в дальнюю комнату, которую Продик называл про себя «покоями смерти». После Необула зашла в женскую ванную. Это могла подтвердить Эвтила: Необула столкнулась с ней на пороге и приказала отнести Аниту вина. Правда, Аспазия ничего такого не помнила. Эвтила замешкалась у дверей и точно видела, что Необула вошла внутрь. С этого момента гетера все время оставалась на виду. В ванной была только одна дверь, и проникнуть оттуда в покои смерти не было никакой возможности. Служанка налила вина и так уже хмельному и сонному Аниту и тут же вышла из комнаты. Тем временем, Хлаис, намиловавшись с Диодором, тоже отправилась мыться. Женщины перекинулись парой слов, Необула вымылась первой и вскоре покинула ванную. По словам Эвтилы, гетера не спеша собралась и отправилась домой, немного поболтав у входа с Филиппом.

Другими словами, оставив Анита в покоях смерти, живым, как уверяла Эвтила, — Необула больше туда не возвращалась и все время была на виду. Означало ли это, что и она была вне подозрений?

Этот вопрос повлек за собой целых два других: нет ли у Эвтилы и гетер причин покрывать Необулу? И что скажет Аспазия, если узнает, что он подозревает одну из ее воспитанниц? Чтобы ответить на первый вопрос, нужно было расспросить кого-нибудь со стороны — например, завсегдатая «Милезии».

В момент убийства в доме свиданий оставались четверо: Диодор, Аристофан, Кинезий и сын убитого Антеми-он, который спал в главном зале беспробудным пьяным сном. Впрочем, Кинезия смело можно было исключить из списка подозреваемых: Эвтила видела, как он уходил в сопровождении Тимареты. Некоторое время Кинезий и девушка шли рука об руку, потом отправились в разные стороны.

У Диодора и Аристофана никакого алиби не было. Оба могли незаметно пробраться в покои смерти. По словам Диодора, выйдя от гетеры, он скрылся в мужской ванной (хотя свидетелей этого не нашлось). Аристофан утверждал, что много выпил и не помнил, где именно находился в момент убийства, к тому же вино связало комедиографу ноги, и он едва ли мог самостоятельно добраться до отдаленных покоев.

Диодор ушел вскоре после Аристофана. Филипп помог ему открыть дверь. Гость был, по обыкновению, спокоен и немного рассеян. После его ухода привратник начал будить Антемиона: пора было закрывать дом свиданий; мальчишка, как обычно, с трудом продрал глаза. Впрочем, и крепкий сон, и опьянение можно было симулировать. Огрызнувшись на привратника, Антемион с трудом поднялся на ноги и, покачиваясь, вышел на улицу. Тогда Филипп отправился будить Анита и нашел его мертвым. Он тут же бросился за стражей. Светало.

Восстановив события, Продик набросал схему «Милезии» и заново составил план расследования. После недолгих раздумий он вычеркнул из списка подозреваемых Необулу и Кинезия. Теперь этот список выглядел так:

ТРИ ГИПОТЕЗЫ: Аристофан. Диодор. Антемион.

С другой стороны, между убийством Анита и смертью Сократа должна была существовать некая связь. Они были непримиримыми политическими противниками. Анит защищал государство; Сократ прослыл бунтовщиком. Философ отвергал саму идею народного представительства, которую защищал Анит; он не принимал ни ассамблей, ни голосований, ни выборных судей. Сократ мечтал о появлении особой касты политиков, которые станут править, прислушиваясь не к толпе, а философам и мудрецам. Для возрожденной демократии такие идеи и вправду были очень опасны.

В Афинах у Сократа нашлись бы не только единомышленники, но и верные друзья — среди них, скорее всего, и следовало искать убийцу. Таинственный злодей медленно выходил из тени, обретая облик, характер и судьбу.

Анит был одним из столпов новой демократии, построенной на костях таких, как Сократ. По словам свидетелей, Анит не враждовал открыто ни с Диодором, ни с Аристофаном; но политическое противостояние порой бывает не менее острым, чем личная ненависть; возможно, кто-то хотел помешать Аниту сделаться стратегом или навредить всей коллегии. Самый очевидный мотив был у Антемиона, который вполне мог притвориться пьяным, чтобы отвести от себя подозрения в отцеубийстве.

Продик понятия не имел, что думают Аристофан и Диодор о демократии. Об их образе мысли, убеждениях и отношении к Сократу стоило узнать побольше. Нельзя было сбрасывать со счетов и многочисленные долги Аристофана.

Расспрашивать подозреваемых следовало с большой осторожностью, дабы не спугнуть их раньше времени. Чтобы вызвать обоих на откровенность, пришлось бы прикинуться другом Сократа. Чужеземное происхождение могло сыграть на руку Продику: никто не заподозрил бы в нем лазутчика правителей. Главные надежды софист связывал с Аристофаном: в конце концов, они давно знали и уважали друг друга.

ГЛАВА XXII

Ни один правитель не сумел бы заткнуть ему рот. Его диатрибы, словно стая злобных оводов, жалили демократов, тиранов, полководцев. А он оставался цел и невредим, этот исполин, которого все, скорее, боялись, чем любили. Народ повторял злобные шутки Аристофана из уст в уста, а он сохранял жизнь и свободу, благодаря то ли подлинной демократии, то ли лицемерным властям, желавшим показать, что в Афинах никого не преследуют за инакомыслие.

Любой афинянин больше всего на свете боялся попасть на зубок комедиографу. Хотя, с другой стороны, стать персонажем комедии было даже лестно: попасть в пьесу означало войти в историю. На Олимпе дураков, привыкших гоняться за легкой славой, комедиограф был верховным божеством.

Продик всегда считал Аристофана и Сократа друзьями и не мог понять, зачем комедиографу понадобилось высмеивать философа в давнишней пьесе «Облака». Публика попадала от хохота, когда на сцене появился сам Аристофан, мастерски загримированный под Сократа: с уродливым длинным носом, всклокоченной бородой и безумным взглядом. Он раскачивался в огромной корзине, подвешенной к потолку. Многие утверждали, что в тот день Сократ, сидевший среди зрителей, единственный раз в жизни смеялся. Продик тоже получил свое; один из персонажей комедии говорил: «Из всех небесных философов мы станем слушать только Продика».