Две жизни комэска Семенова

– Ну, вот и хорошо, – успокоился Буцанов. – Пойдемте, отдохнем, потом у нас праздничный ужин запланирован. Даже мясо будет!

К удивлению комиссара, остаться на праздничный ужин Дементьев отказался.

– Вернуться лучше затемно, – пояснил. – Мало ли шатается по окрестностям контры и несознательного элемента. Слышали, целые хутора вырезают?

– Да остались бы, комиссар, – по-свойски сказал Весёлый. – Чего нам эта контра? Сами перекрошим кого хошь! Погудели бы с братишками…

Но Дементьев оказался неожиданно твёрд – и, похоже, ему удалось вспомнить фамилию Весёлого.

– Помнишь, что товарищ Клюквин приказал? Всё, товарищ Самохин, хорош хороводить. Едем.

Упоминание Клюквина сразу привело бесшабашных приятелей к повиновению, и они беспрекословно отправились седлать коней. Перед отъездом Дементьев зашел к Семенову.

– Приезжайте завтра к нам, – сказал на прощанье, впервые посмотрев комэску «Беспощадного» в глаза. – Пусть ваши богатыри с нашими силами померяются! Думаю, дело это правильное, как с боевой, так и с политической позиций.

– Я тоже так думаю! – отчужденно кивнул Семенов.

* * *

В Ореховку Семенов не поехал, рассудив просто: «Раз Клюквин ко мне не явился, то и мне к нему ехать не след». Отправил с призерами Буцанова, вроде баш на баш.

Они вернулись после полудня, но втроем, без Пшенкина.

Комэск заметил приближающихся всадников в окно – не торопятся и лица вроде бы не встревоженные – вышел в большую комнату, встречать. На сердце почему-то было беспокойно.

– Пшенкин где? – спросил Семенов, как только они вошли, не дожидаясь доклада.

– Первое место там занял, – ответил Буцанов. – В пух и прах, хотя там тоже, знаешь…

Комэск мрачнел, слушая, как явно растерянный, но старательно сохраняющий солидность при бойцах Буцанов уходит от ответа.

– Пшенкин, спрашиваю, где, – негромко, но с хорошо слышимой угрозой в голосе повторил комэск.

Адамов смотрел в пол – похоже, он, как и командир эскадрона, в полной мере осознавал серьёзность ситуации. «Жаль, что ты из бывших, – подумал Семенов. – Назначить бы тебя взводным».

– Да он с Веселым и Котом напился, к вечеру приедет! – Буцанов упрямо старался сохранить шутливый тон. – Тебе Клюквин привет передавал.

– Пусть он приветы свои в ж… себе засунет! – взорвался Семенов.

На хозяйской половине тут же хлопнула дверь: кто-то поспешил оградиться от бранных слов и надвигающегося скандала.

– Ты почему пьянку допустил? – перешёл комэск на сдавленный шепот. – Ты почему своего бойца оставил?

– Так он же победил, имеет право отметить! – оправдывался комиссар. – Я его не у белых оставил, а у своих… Клюквин сказал, нормально всё будет…

Семенов обернулся к рядовым конникам:

– Вернуться в расположение!

Адамов и Вихрев, козырнув, ушли.

– Ты, Буцанов, с дубу рухнул, что ли?! – на лбу у Семенова дрожала вздувшаяся вена, желваки вздувались и опадали. – Ты что мне тут поёшь, комиссар?!

Буцанов и раньше видел комэска в таком состоянии. В прошлые разы это заканчивалось лобовой контратакой на превосходящие силы противника – или приказами о расстреле. Буцанов помялся и, шагнув к столу, уселся тяжело на лавку.

– Да что-то нашло, командир, – он опустил голову. – Пока с Клюквиным был, казалось, что и ничего такого… пусть боец отдохнёт…

– Ты понимаешь, что ты мне всю дисциплину, с таким трудом отстроенную, ломаешь?

– Прости, командир… Но он вернётся, никуда не денется…

Пшенкин объявился к вечеру, с разбитым лицом и без шашки.

Буцанов при виде его только крякнул и принялся торопливо перематывать портянки – что будет дальше, он уже догадывался.

– Докладывай по сути, – приказал комэск Пшенкину. – Коротко.

– Напоили, предлагали в карты играть на гурду, потом купить хотели, – самогонкой от казака разило за пять шагов, слова давались ему тяжело. – Я отказался, ну и вот!

Он задрал опухшее лицо.

– Виноват, командир, готов…

– Да вижу я, что ты готов! – оборвал комэск. – Только не в тебе дело! Ты весь эскадрон опозорил! Получается, что эти анархисты могут моих бойцов спаивать и избивать! Ложись спать, победитель!

В последнем слове прозвучала откровенная издевка.

– А мы поедем с этими гадами разбираться!

– Командир, как же так?! Я первым туда скакать должен!

– Остаёшься здесь, я сказал! Ты уже все, что мог, сделал!

Лукин молча тащил во двор седло и сбрую – седлать Чалого.

* * *

До Ореховки было четыре версты. Поднятый по тревоге первый взвод, отделение «Ангела смерти» и две лучшие эскадронные тачанки, на кованых рессорах, с пулемётами на новых стальных рамах, добрались туда за полчаса. Уже смеркалось.

Штаб Клюквина долго искать не пришлось, первый же встреченный на улице мужик указал на избу с ярко горящими окнами.

– Да вон…

Одна тачанка наставила пулемет на входную дверь, вторая развернулась пулеметом вглубь села, контролируя подходы к избе. С карабинами наперевес конники окружили штаб.

Семенов спрыгнул на землю, накинул вожжи Чалого на забор и, махнув рукой, пошёл ко входу. Сидор с рукой на перевязи, «Ангел смерти» и четверо «ангелят», двое из которых были вооружены ручными пулеметами Шоша и Льюиса, спешились и двинулись за ним. Комэск ударил ногой в дверь, она распахнулась, грохнув о косяк. В сенях, развалившись на раскиданной по полу соломе, шестеро здоровенных мордоворотов в новой одежде – очевидно, личная охрана Клюквина, при тусклом свете керосинки играли в карты. Они были пьяны, но при виде ворвавшихся людей, хватая винтовки, вскочили навстречу.

– Ложись, контра, а то всех на воздух подыму! – заорал Сидор, взметнув над головой гранату. Чёрные жерла пулеметов усилили впечатление. Винтовки со стуком попадали на пол, телохранители повалились рядом.

– Один сторожит, остальные за мной! – приказал Семенов и распахнул дверь в горницу, застав немую сцену, словно внезапно остановили спектакль и актеры застыли на полуслове и полудвижении.

Комната напоминала музей, а не крестьянскую избу: забитая дорогой старинной мебелью, шелковые занавески на окнах и тяжелые бархатные шторы. Трое замерли за растерзанным гулянкой столом, обратив бледные лица в сторону вошедших. Наверное, они ожидали худшего – группу белых диверсантов, но рассмотрев звезды на фуражках и красные ленты на кубанках, перевели дух и продолжили прерванные на половине движения. Молодая грудастая баба, с густо подведёнными глазами и намалёванными губами, державшая на весу стакан, донесла его наконец, до рта и, энергично влив в себя мутное содержимое, схватила с тарелки щепоть квашенной капусты – закусить. Цветастое платье щедро открывало голые плечи и значительную часть пышной груди.