Две жизни в одной. Книга 1

В госпитале мы пишем раненым письма, старательно выводя буквы. Буквы у меня так и остались круглыми, широкими из-за тетрадей, сшитых из газет. Когда я появляюсь в палате, раненые начинают улыбаться, и обязательно кто-нибудь скажет: «Пришла веселая переменка! Спой, девчушка». И я начинаю: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой. Выходила, песню заводила...» Но сегодня петь не хочется. В коридоре на носилках лежит молодой десантник.

— Почему ему лицо простыней закрыли? — спрашиваю я санитарку.

— Умер, дочка, — отвечает тетя Нюра.

— У вас и умер?

— Ты думаешь, только на фронте погибают? Умирают и в госпиталях. Там еще один на ладан дышит.

Мне необходимо взглянуть, как «дышат на ладан». Я тихонько пробираюсь в одиночную палату. Под тонким одеялом лежит человек. Но почему он такой короткий? Входит тетя Нюра.

— А где ноги?

— Оперировали. Гангрена, — санитарка поправляет мокрую тряпку, что лежит на лбу раненого. Раненый стонет, мечется.

— Ему больно? Я посижу тут?

— Посиди, дочка, посиди. Вот марлица. Намочи ее, как высохнет. Сохнет марля быстро. Раненый очень горячий.

Теперь почти каждый день до начала занятий пропадаю в госпитале. Сижу возле раненого, помогаю кормить. В последние дни дяде Саше стало чуть лучше. Он даже иногда стал слабо улыбаться. Потом приехала жена дяди Саши — Анастасия, краснощекая, чем-то похожая на Зинкину маму. Анастасия плакала в коридоре, била себя в грудь и причитала: «Ах, горе, горе, горе, горе! Зачем мне такой мужик нужен? Что безногому в деревне делать? А-а-а!» Но когда главврач предложила Анастасии подписать бумагу об отказе, о согласии отправить мужа в дом инвалидов Отечественной войны, она разбушевалась.

Анастасия ворвалась в палату, завернула дядю Сашу в одеяло и, как ребенка, понесла. Ее еле уговорили повременить, еле успокоили. Через месяц дядя Саша с Анастасией уехали домой.

— Вот и хорошо, что поехали, — вздыхала тетя Нюра, вытирая слезы. Мне же грустно и печально, будто я потеряла близкого человека.

Письмо

В августе пришло письмо: «Здравствуйте, дорогие наши соседи Фаина, Феликс, Гайда! Пишет вам Леля из Ленинграда. Низко кланяемся. Вот и Сашка просит передать вам привет. Ваше письмо получили. Шло долго. Живем мы сейчас не на Прядильной улице, а на Васильевском острове, ближе к работе. Мы ведь с Сашей трудимся на заводе. Теперь и стар и мал — труженики тыла. Делаем то, что нужно фронту. В Ленинграде неспокойно. Наши работницы шутят: ночью как на вулкане, днем как на дрожжах. Голод пережили, блокада города прорвана. Счастливы — не описать. А как выжили, страшно вспоминать. Многие из нашего дома померли. Баба Маня и ее дед. Фрося жива. Дядя Федя воюет. Нюра с Нонной и младшеньким сыночком Борей умерли с голоду. Дворничиха с сыночком тоже. Вовку насмерть придавило стеной рухнувшего дома. Генка-артист на фронте, сбежал малый. Вот такие дела. Трудно сейчас всем, но мы не сдаемся. Ленинград живет, борется против фашизма. И мы, ленинградцы-блокадники, помогаем как можем. На том и кончаю писать. С низким поклоном Леля и Саша. Июль 1944 года».

Вот и нет моей подружки Нонны, друга детства Вовки. И нашей наставницы дворовой. Генка на фронте. Наверно, в разведке. А где Петька? Надо написать тете Леле.

Шарик

Колька — озорник, но хороший товарищ. Мы дружим с Колькой. Жулька — наша собака. Вернее, она ничейная. Просто мы ее кормим. Под нашим крыльцом у ней гнездо, там щенки. Вчера они вышли за матерью, и ребята их расхватали. Колькина мама разрешила Кольке взять одного.

У Кольки — розовый щенок. Мы назвали его Шариком. Шарик похож на мягкую теплую игрушку. Он тихо лежит на плече у Кольки. Из-под лохматого рыжего лба смотрят два блестящих глаза, как две коричневые пуговицы. Хвост у Шарика короткий, смешной, с закорючкой. Щенок дает себя гладить, перекладывать с места на место, заворачивать в стеганку. Мы все свободное время играем с Шариком, учим служить, носить вещи, таскать портфель. Пес быстро растет. Он громко лает и бегает по комнате. Колькина бабушка ворчит:

— Опять на диване шерсть! Зачем собаке бегать по столу? И вообще зачем держать в комнате собаку? Собака должна жить во дворе, охранять дом.

— Хорошо, — заступается за Шарика Колькина мама, — вот подрастет, станет большой собакой, будет жить в будке.

Да, мама у Кольки замечательная, решаем мы и начинаем строить Шарику во дворе будку.

На следующий год весной Шарик неожиданно стал толстеть. Когда мы его хватали и тискали, он огрызался.

— Да ну его, — сказал Колька. — Характер у Шарика совсем испортился.

— Дорычишься, — говорит Игорь, — раньше за нами бегал, а теперь торчит возле будки.

— Наверно, заболел, но нос мокрый, не сухой, — недоумевали мы.

Но потом Шарик стал вести себя очень странно. Он крутился возле наших ног и скулил.

— Ты чего? — спрашивал его Колька, а Шарик плакал.

Потом он лег на бок и стал повизгивать. Живот у Шарика каменный, твердый. Потом Шарик стал крутиться и жаться к нам, заглядывать в глаза, словно о чем-то прося.

— Ну что ты, Шарик? — погладил его Колька и вдруг воскликнул: — У Шарика под хвостом что-то растет!

Это был щенок. Голова у щенка была большой и никак не вылезала. Мы принялись Шарику помогать. Потом из Шарика вылезло еще четыре щенка.

— Вот тебе и Шарик! — сказал Игорь, — не Шарик, а целая Жучка!

Осень 1944 года

Темным августовским вечером Феликс сказал, что в школу не пойдет.

— Сейчас все, кто может, — громко заявил брат, — работают. Колька Свистун второй год трудится. А я что? Маменькин сынок? Мне скоро шестнадцать! У нас и девчонки идут работать, — кивнул он в мою сторону, — кончится война, образование получим!

— Ладно, — неожиданно согласилась мама, — но сестру не агитируй, мала. Пусть седьмой заканчивает!

Теперь наш Феликс — рабочий класс. Он учится в ремесленном училище. У него форма и рабочая карточка — пятьсот граммов хлеба.

Самая модная сейчас одежда — стеганка. Все ходят в стеганках, даже на ноги шьют стеганые сапожки или шубники из бараньих тулупов. На валенки, стеганые сапожки или шубники надевают баллоны. Баллоны — склеенные из автомобильных шин калоши. У меня красные баллоны. Я ими горжусь. Это считается красиво. Вместо пальто, у которого под воротником спереди и на рукавах болтались ленточки из ткани, теперь у меня стеганка.

— Главное, — говорит мама, — тепло и ноги сухие.

У мамы тоже появилась обнова. Простые люди Америки решили помочь русским, пострадавшим от войны. Прислали свои старые вещи: пальто, платья, обувь. У мамы американское пальто из черной кудрявой ткани, но главное в нем — воротник. Воротник светло- коричневый, с коротким мехом. Он сделан из обезьяны. Пальто висит в комнате на гвозде. Все соседи приходят взглянуть на обезьяний мех. Мы тоже без конца гладим воротник. Интересно же: не овца, не кролик, а обезьяна.