Две жизни в одной. Книга 1

— Везувия Сергеевна, — голос у Варвары задрожал, — я просто это «подло» в своих классах искоренила. Я им так и сказала: «Вам в «подло» и мне в «подло». Раз вы простого дежурства в классе не организуете, я тоже свое личное время на вас тратить не буду. Теперь как миленькие все сами делают. Спросите учителей. В классах полный порядок.

— Порядок. А девятиклассники на черчение не идут, только по особому приглашению. Меня игнорируют, спрашивают, почему не литературу веду. Ишь, вольные какие! Забыли, как судебное дело на ваших завести хотели? Могу возбудить. Вам как классному руководителю большая неприятность будет. Напомню: мало того что на урок не пришли, так еще и дверь изнутри в классе приперли!

Как не помнить такого Варваре? Еле удалось тогда в октябре отстоять учащихся. Пришел дежурный помощник начальника колонии, начальник отряда Покиладзе, у которого больше всего осужденных учится в этом классе. Везувия требовала оформить все судебным протоколом.

— Значит, бунт? — спросил майор. — Вы знаете, чем это пахнет? — Учащиеся сидели тихие, подавленные. И тут поднялся Детуров.

— Гражданин майор! Вы нас простите. Мы как-то забылись, что на зоне. Почувствовали себя высоковозрастными школярами. Вовсе это не бунт, а глупость какая-то. Виноваты.

И столько было в этих словах искренности, что майор, отец двух сыновей, просил директоршу простить их. Разговор продолжался в кабинете у Везувии.

— А ведь они в чем-то правы! — сказал начальник отряда старший лейтенант Покиладзе. — Если будет начато дело, вам придется кое-что объяснять.

Это подействовало сильнее, чем все доводы майора, основанные на понимании мальчишеских натур. Много пришлось тогда повозиться Варваре с классом. Сейчас Везувия припомнила этот случай, и Варвару потянуло на откровение.

— Вы обижаетесь, что учащиеся вас игнорируют? Спрашивают, почему литературой не занимаетесь? Вы же гуманитарий, а не чертежник. Если говорить откровенно, учащиеся все знают, что чертежи вам подготавливает завхоз. Он инженер, технарь. Да и уроки частенько за вас проводит. И на больничном вы без больничных листов. Завуч прикрывает. А зарплату получаете вы. А мы толкуем им о честности.

От такого откровения лицо у Везувии пошло пятнами.

— Варвара Александровна, это уж вы слишком!

— Почему слишком? — не могла уже включить тормоза Варвара. — Кто вам правду скажет? Елена Егоровна? Она передаст все, что говорят в учительской, но правды не скажет. Особенно сейчас, когда вы еще готовите ее, как и себя, к званию «Отличник просвещения». Извините, у меня урок.

Варвара вышла из кабинета. От хорошего настроения не осталось следа. Почему-то сразу бросились в глаза простые чулки на ногах, черные суконные сапоги на молниях, подол неизменного темно-серого сарафана и припомнился недавний разговор: «Варвара Александровна, а вы редко меняете платье! Не зарабатываете? Да и чулочки у вас, сапожки — не засмотришься!» Все правильно. Я хочу, чтобы раз взглянул, больше не хотел. Надо на доску, на таблицы смотреть, а не «сеансы» ловить! — вдруг выскочило тогда у Варвары слово из лагерного лексикона. — С кем поведешься, от того и наберешься, — подумала Варвара, входя в учительскую. Темные крошечные окна с решетками навели на унылое сравнение: как похожа учительская на камеру, в которой не раз приходилось бывать, когда учащиеся за провинность попадали в штрафной изолятор — «шизо» — или в ПКТ — помещение камерного типа. Обучение продолжалось и там. Прозвенел звонок. Школьный день только начинался, а на душе уже было мутно и противно, горечь наполнила сердце.

Криз

В конце марта Варвара Александровна заболела. Гипертонический криз затянулся. Варвару положили в больницу. Приходили учителя, приносили фрукты, соки, цветы. Варвара волновалась. Дома дети одни, в школе заканчивается самая большая третья четверть. Как-то там ее воспитанники? Все ли сдали зачеты? Она понимала, что надо лечиться, но никак не могла взять себя в руки. Давление держалось. Назначили курс лечения самыми сильными препаратами.

Однажды из зоны коллеги привнесли Варваре записку. Записку написал самый отчаянный лодырь, противник любой общественной работы. И вдруг этот самый ученик прислал записку следующего содержания: «Варвара Александровна, ваше письмо класс получил, и сразу пишем ответ: вы за нас не беспокойтесь, все зачеты будут сданы». К записке был приложен список должников с пометками: «Детуров — физика, Морковкин — дал слово. Королев — скоро сдаст свои два «хвоста». Два фанатика, что сидят в углу, пока не сдают, но мы их наверняка заставим взяться за ум». И подпись: староста класса Печуркин.

— Ну, слава богу, сдвинулось!

— Что, давление упало? — спросила соседка по палате, жена начальника пожарной охраны.

— Нет, ученик. Знаете, у меня в классе есть такой. Сидит за убийство, срок — двенадцать лет. Парень огромного роста, хорошо физически сложен. Но лодырь — нет слов. В школу пошел учиться без желания. Свое поведение объясняет так: «Пока сижу, вашу школу успею окончить два раза, жаль, что нет здесь институтов!» Сам не работает и другим мешает. Мы его вызывали и на совет коллектива отряда, и на совет коллектива воспитателей, и всевозможные взыскания накладывали. Не работает, и только. Вырос в хорошо обеспеченной семье, отказа ни в чем не получал, школу бросил. Лень, презрение к труду, праздность, пьянство привели к преступлению. Паразитический образ жизни его вполне устраивает. Он так и заявляет: «Меняться не собираюсь, готов нести наказание». И даже бравирует: «Лучше быть стройным тунеядцем, чем горбатым стахановцем».

— Вот фрукт! — возмутилась соседка.

— Да уж! К тому же — флегматик, значит «натура, обладающая твердой волей, упорством, настойчивостью, способностью к длительному сопротивлению», — процитировала Варвара майора Петрова. — Вот я и взялась с ним, возиться. Целый год все капаю. Похоже, сдвинулось. Вот счастье!

— Счастье? — удивилась соседка. — Вы так говорите о них, о своих зеках, будто их любите. Будто они этого стоят. Напреступничали и пусть сидят, гниют там. Чего с ними возиться!

— Странно вы рассуждаете, а вроде бы и правильно, — продолжала Варвара. — Да... Советское общество ведет с преступностью решительную борьбу. Одна из форм ее — уголовное наказание. И в то же время надо заботиться о судьбе наказанного, чтобы стал он полезным человеком, чтобы бывший преступник вернулся в общество, способным работать и жить в коллективе, создавать семью, детей растить. Известно ведь: какова семья — таковы и дети! «Ребенок учится всему, что видит у себя в дому». Значит, от того, как мы будем работать с ними, зависит и будущее их детей.

— И верно, — вздохнула соседка, — а я как-то и не думала над этим.

— Перевоспитывать труднее, чем воспитывать, порой даже невозможно. Ведь приходится ломать, переделывать привычки и в целом все поведение человека. А насчет любви, — вздохнула Варвара, — я вам скажу вот что. Откроешь в спецчасти дело, волосы дыбом встают, а работать с таким надо. Потом и человек меняется. Он уже не тот, который совершал преступление. К тому же в каждом, даже страшном человеке, есть светлое пятнышко. Надо только разглядеть это пятнышко. А как увидишь, начнешь его растирать, меняется человек. У меня в прошлом выпуске одних передовиков производства в одиннадцатом классе было десять человек. Пять — со званием «Лучший по профессии». Петров получил первую степень исправления. Это значит почти вылеченный. А вначале были — оторви и брось, стадо лодырей и разгильдяев.

— Скажите, Варя, — спросила другая соседка по палате, — а есть такие, которые не поддаются исправлению?

— К сожалению, есть, — вздохнула Варвара Александровна. Перед ней возникли крупные, похожие на переспелую вишню, глаза Громова. — Лишить жизни иного подонка не жаль!

— Какая трудная у вас работа! Потому и давление не спадает.

— Давление? — не хотела Варвара рассказывать этим больным женщинам, что с давлением ей помогла администрация школы. Это никому не понять, да и не нужно понимать. То ли записка подействовала, то ли лекарства делали свое дело, но давление вдруг нормализовалось.