Две жизни в одной. Книга 3

– Течение-то какое сумасшедшее. Не хватало ещё утонуть, - пошутила над собой Варвара.
– К берегу надо грести.

Когда она вернулась к детскому дому, ворота и калитка были закрыты, видно, не ведая, ночной сторож постарался. Варвара направилась вдоль штакетника. Должна же быть где-нибудь лазейка? Но лазейки не было.

– Как похож ночью детский дом на крепость, - подумала Варвара.
– Днём этого не видно. Солнце, зелень, белые стены, распахнутые настежь окна, двери, узорчатые чугунные ворота. А сейчас? Даже палисадники с цветниками кажутся приставками к этой большой крепости. Бывшее поместье. А это здание - явно пристроено, но гармонирует с ансамблем застройки. Надо будет расспросить у старожилов.

На высоком обрывистом берегу возвышается обелиск погибшим воинам. Высокая стела уходит в сумрачное небо.

– Какая тишь! Ни ветерка, ни шёпота листьев. Кажется, что весь мир спит.

На огромном дереве в широком гнезде вдруг проснулась ворона, поворчала на своём картавом языке, сонно добавила ещё что-то и смолкла.

– Разве в такую тёплую летнюю ночь можно спать?
– и как бы в подтверждение Варвариным мыслям из-за Волги долетела весёлая магнитофонная волна.

Мимо стен детского дома паренёк в тёмно-красной рубашке катил по тропе низкую садовую тележку.

– Добрый вечер, - весело заговорил ночной работник.
– Вы у нас в гостях?

– А ты разве отсюда?

– Вот приехал. А раньше здесь жил.

– А чего так поздно?

– Да так, городские московские ритмы.

– Вот и я с этими городскими ритмами, потому и в дом не попала.

– Это мы мигом нарисуем! Руки в узоры ворот - и готово!

Со стороны «городка» приближалось белое пятно, оно увеличивалось. С хрустом, откусывая ещё не созревшее яблоко, белорубашечный парень спросил: - Вы тоже не спите? Вот яблоки проверял. Николай. Этому садоводу - родственник.

Варвара Алексеевна вдруг удивилась, что говорит с ним на «ты». Такое с ней редко бывало. Откровенный ночной разговор был о жизни. Николай работал мастером краснодеревщиком на мебельном комбинате, рассуждал неторопливо, степенно, по-рабочему. Вадим крутился в мире московских артистов, наяву и во сне видел себя в цирке. Говорил, страшно жестикулируя, помогая мимикой и всеми частями тела. Как ни странно, но эти совершенно не похожие между собой юноши были братьями-двойняшками. Как узнала из разговора Варвара, они с первого класса жили здесь. Потом Вадима взяли в другой детский дом. Он был одарённым мальчиком. Там он кончил пять классов музыкальной школы по фортепиано, но вдруг забунтовал и потребовал перевести его назад, к брату. Николай играл на баяне, пел в хоре. Вадим не захотел играть на «деревенском инструменте», тем более, «голосить группой». С тех пор, видно, и стал считать, что ему уготовлена необыкновенная судьба. Всё это Варвара почувствовала, поняла. Вадим, как губка, впитывал в себя все порочные стороны большого города, думал чужими мыслями, говорил чужими фразами. Не имея больших материальных возможностей, но околачиваясь среди знаменитостей, стремился к необычности. Его болезненное самолюбие страдало. Поэтому он ругал всё и всех. Не верил никому и ничему. Под конец разговора Варвара спросила:

– А ты, Вадим, где-нибудь учился?

– Нет. Я работаю. Иногда осветителем, рабочим сцены, а иногда и актёром.

– Поступал в театральное?

– Поступал, но меня не поняли! Но я им докажу! Я буду играть! Они ещё увидят, что такое белое и что такое чёрное! Вы, понимаете, игра двух цветов! Двух контрастов! Это - сильная игра!

– Прости меня, но буду откровенна. С тобой трудно говорить. А ещё труднее, видимо, общаться. Тебя скоро знакомые станут избегать. Ты останешься наедине со своими неудачами. Надо искать себя в другом.

Утром Варвара нашла Николая:

– Знаешь что, Коля, Вадимом надо заняться. Он витает в облаках, никому не верит, кроме тебя. Только ты для него авторитет. Вы хоть одногодки, но ты - взрослый человек, реально мыслишь.

– Я думал над этим. Поэтому мы с ним здесь. Но он не хочет уезжать из Москвы. Я решил сам к нему переехать. Работу по специальности найду, в заочный уже поступил, на второй курс. Постараюсь Вадима втянуть в свою профессию. Он когда-то хорошо соображал в художественной мозаике.

Варвара Алексеевна вошла в кабинет директора детского дома. Возле стола сидела плотная с густым румянцем женщина лет сорока. Рядом стоял мальчик- подросток. Зоя Петровна протягивала ему листок чистой бумаги.

– Пиши, Гриша!
– Григорий косился на ручку, на лист чистой бумаги.

– Пиши, - диктовала Зоя Петровна.
– Я, Григорий Горбоносов, обещаю маме и директору вести себя хорошо, не допускать нарушений. Теперь подпишись. Теперь иди к тёте Шуре, пусть она тебе даст чистую одежду. Обязательно надень новые ботинки!

Григорий вышел. Варвара опустилась на диван.

– Домой насовсем забираете?

– Нет! На время!
– почему-то испугалась женщина.

– А почему не насовсем?

– Да так, - женщина налилась багровым румянцем.

– А всё-таки?

– Зарплата у меня в совхозе маленькая.

– А хозяйство?

– Огород, куры... кролики... боровок...

– Скажите откровенно, у вас мужчина есть?

– Нет у меня никого. Муж умер. Мы с ним не были зарегистрированы.

– Так для кого же вам жить?
– возмутилась Варвара.
– Парень в таком возрасте, что можно и сына потерять. К труду приучен, помощник будет! О чём вы думаете?
– от негодования Варвара не находила слов. Зоя Петровна молчала.

– Но у меня ещё дочь есть!
– тихо оправдывалась женщина.
– Она в другом детском доме.

Тут Варвара окончательно взорвалась:

– Да какая вы мать! По всему свету детей раскидала! Вам Гришу доверять нельзя. Нас у мамы было пятеро. Жили в деревне. Немцы дом сожгли. Отец на фронте погиб. Да разве у одних беда была? Не бросали матери детей своих! А растили, голубили. На себя только надеялись. А вы? Мамаша-гуляша?! Молодая, сильная. В совхозе разве постольку зарабатывать надо? Спохватитесь, поздно будет. Отвыкнут от вас дети, не признают матерью. С кем старость доживать будете?

– Да уж и отвыкли, - промолвила Зоя Петровна.
– Гриша домой не рвётся. Да чего рваться? Дома почти не видел. Мать второй раз лицезреет. Чужая она ему.

Женщина заплакала.
– Нет у меня никого на свете. Тот был непутёвый, детей не хотел, а я родила. Этот пьянь, вон прогнала. Нет у меня никого, кроме них.

– Не понимаю я вас тогда, - уже спокойнее проговорила Варвара.
– Чужие люди детей усыновляют.

– Да боюсь я, не проживу с ними. Гриша косится. Полюбит ли? Матерью не называет.

– Надо быть матерью, и полюбит, - отозвалась Зоя Петровна.
– Дети всё чувствуют, всё понимают. Их не обманешь.

– Пошли, мам...
– В дверях кабинета стоял Григорий. Когда он появился, никто не заметил. Мать не двигалась. Широко раскрытые глаза женщины смотрели на сына.

– Ма, пошли, - потянул за рукав растерявшуюся мать Гриша Горбоносов.

За два дня Варвара Алексеевна так привязалась к дому, к ребятам, что не хотелось уезжать. Но ехать надо - работа. Ребятишки проводили Варвару до подвесного моста через реку, пожелали благополучно доехать, приглашали опять в гости.