Две жизни

— Это тебе неинтересно, — сказал, смеясь, Мишка, — а мне так очень интересно. Я уж сколько раз выиграл?

— Ничего ты не знаешь, — сказал Васька, — когда играют на интерес, это значит — играют на деньги или на что другое. У тебя есть деньги?

Но откуда же у Мишки могли быть деньги? Тогда Васька нехотя сказал:

— Ну, давай хоть на моляшки.

— А что такое моляшки?

— А это вот: если я проиграю, то должен встать, перекреститься, потом опуститься на колени, стукнуться лбом в землю и выпрямиться. Вот тебе и моляшка.

— Давай на моляшки, — сказал Мишка и засмеялся, потому что это показалось ему смешным.

И они стали играть по пять моляшек за проигранного дурака. Сначала выигрывал Мишка. Потом опять стал выигрывать Васька. Он выиграл пятьдесят моляшек и сказал:

— Молись.

Мишка представил, как он будет стоять и молиться, а Васька смеяться, и упросил его еще поиграть.

— Вообще-то мне некогда. Ну да ладно, давай сыграю еще, — нехотя согласился Васька. — Только играем по крупной, штук по двадцать пять.

Мишка с радостью согласился. И через несколько минут он уже был должен Ваське двести моляшек. Дальше игра пошла еще крупнее. И не успел он оглянуться, как уже был должен тысячу. Он даже вспотел от волнения и только об одном думал: как бы Васька не перестал играть. А Васька будто и позабыл, что не хотел играть.

— Сдавай, сдавай, — посмеиваясь, говорил он. Когда счет дошел до пяти тысяч, Васька спокойно убрал карты в карман и сказал:

— Молись.

— Да разве столько отмолишь, — волнуясь, сказал Мишка.

— Не будешь молиться — поколочу. Молиться надо без отдыха. Упадешь — снова начинай.

— Давай еще поиграем, — попросил Мишка.

Васька закурил толстую папиросу и не угостил Мишку:

— Молись. Я буду считать.

Мишка начал молиться. Он отбил двадцать поклонов и понял, что пяти тысяч ему никогда не одолеть.

— Вот видишь, заигрался, — жмуря глаза, сказал Васька. — Пожалеть если мне тебя?

— Пожалей, — чуть не плача, попросил Мишка.

— Ладно. Играй на свои ботинки. Сто моляшек за них даю.

— На ботинки нельзя. Дома ругаться будут.

— А ты, может, выиграешь...

И Мишка сел играть на ботинки. Он их проиграл быстро. Потом проиграл пиджачишко, решив, что дома скажет, будто его обокрали, пока он купался у Петропавловской крепости. Потом проиграл перочинный нож. После этого Васька перестал играть. Он сложил карты и убрал их в карман:

— Давай барахлишко.

Мишка представил, как он вернется домой разутым и раздетым, и ему стало страшно.

— Вася, прости, а?

— Давай, давай, — поторопил его Васька. — Время-то вон уже сколько. — Он вынул часы, да не какие-нибудь, а золотые (богат был Васька) и показал: начало шестого. — А у меня еще дел до черта.

— Мы же понарошку играли... Прости.

— Ну что мне с тобой делать? — Васька о чем-то подумал и сказал: — Ладно. Пойдем.

— Куда? — встрепенулся Мишка.

— Идем, идем...

Тетрадь шестая

И Мишка, словно привязанный, пошел за ним. Они постояли на остановке, дожидаясь трамвая. Мишка хотел было ехать на колбасе, но Васька не позволил. Он купил билеты. И Мишка ехал как порядочный. На Обводном они вышли. Васька угостил Мишку толстой папиросой. Но Мишке не хотелось курить. Он смотрел сбоку на Ваську и думал: «А что, если убежать?» Он мог бы легко убежать, Васька ни за что бы не догнал на своих кривых, коротких ногах. Но бежать почему-то было некуда.

На Обводном они вошли во двор старого дома. Поднялись поземной лестнице на третий этаж. Васька зачем-то посмотрел вниз и только после этого негромко стукнул три раза костяшками пальцев в дверь.

— Кто? — послышался из-за двери сиплый голос.

— Красненький.

— Зачем?

— Озяб.

Дверь открылась, и на пороге встал высокий небритый дядька с подпухшими глазами.

— Чего тебе? — сердито спросил он Ваську.

— Дело есть.

— Давай.

Они прошли но узкому коридору в маленькую комнату. В ней было грязно и тесно. На столе стояли бутылки из-под водки и пива, валялись объедки, окурки.

— Вот рассудите, Павел Семенович, заигрался парнишка. Что теперь делать? — спросил Васька, держа в руках шапку. И рассказал, как было дело.

— Заигрался, говоришь? — спросил Павел Семенович и внимательно посмотрел на Мишку. Увидел его встревоженные глаза и мягко сказал: — Зачем же ты пугаешь паренька? Пугать не надо. Он по глупости заигрался. Конечно, того, кто заигрывается, бьют. Бывает, даже до смерти. Потому что это нечестно — садиться играть и не отдавать долг. Но Мишу не надо обижать. Ботинки и пиджачок пусть останутся ему. И ножичек отдай... Отдай ножичек! — крикнул Павел Семенович.

Васька нехотя отдал.

— Ну вот... Хорошо я посоветовал? — спросил Павел Семенович Мишку.

Мишка улыбнулся.

— Но надо сделать так, чтобы и Ваське не было обидно. А то ведь тоже нехорошо. Он выиграл, а ему ничего не отдают. Не годится. Давай сделаем так: ты у него будешь в долгу. Пусть будешь ты ему должен. Ладно?

Мишка кивнул головой.

— Ну вот и славно. Ребятки вы хорошие. Ссориться не надо. И если Васька тебя уж что попросит, ты должен сделать. А не сделаешь, тогда будем бить. Я тоже буду бить. Потому что ты заигранный. Понял? Заигранных бьют, случается — даже убивают. А теперь бегите домой, ребятки...

И ребятки побежали. Мишка был очень доволен, что так все хорошо окончилось. Только одно ему было невдомек: о чем его может попросить Васька?

— Ну мало ли о чем, — ответил Васька, угощая его толстой папиросой.

А через неделю Мишка уже сидел в тюрьме. К нему никого не пускали, потому что он был под следствием. Следователь, полный, добродушный дядька, жалел Мишку.

— Вот видишь, дурачок, — говорил он ему, — к чему может привести неразборчивость. Друзей надо выбирать.

— Какой он мне друг...

— Как же не друг, если он тебя три раза просил стоять на стреме?

— Откуда три раза? Врет он! Всего один раз и постоял...

— Ну что ж, если один — так один. Я тебе больше верю, чем ему. Так и запишем, стоял один раз. И достоялся. Теперь судимость получишь. Эх, Пугачев, Пугачев, не сберег ты честь смолоду. И сколько же ты разиков так стоял?

— Так я же сказал — один раз!

— Ах да, один раз... Ну тогда распишись тут. — следователь вызвал дежурного: — Приведите Виноградова.