Двенадцать детей Парижа

– Еще темно, – сказал старший из детей, двенадцатилетний Мартин.

Карла заставила себя улыбнуться:

– Мартин, ты главный мужчина в доме. Ты должен проследить, чтобы все полностью оделись, и как можно быстрее.

– Почему? – спросила Шарите.

– Делайте, что говорит ваш старший брат, а потом спускайтесь в гостиную, – велела итальянка. – Там мы с мамой вам все объясним.

– А умываться надо? – спросил Мартин.

– Нет, – ответила Карла. – Просто оденьтесь. И обуйте крепкие башмаки.

Потом она вернулась к себе в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться. Отчаяние Симоны проникло и в ее сердце: это чувство отравляло еще сильнее, чем страх. Прижав ладони к животу, графиня почувствовала под ними ребенка.

Ее тело окружало его, ее воды омывали его. Матиас предполагал – хотя всегда подчеркивал, что это лишь предположение, основанное на алхимической возможности, а не уверенность, – что все происходящее с ней передается развивающемуся внутри нее существу, потому что ребенок является частью ее самой и связан с ней неразрывными нитями. Помня об этом, Карла на протяжении всей беременности старалась делить с будущим малышом самые радостные и возвышенные чувства: любовь к Матиасу, увлечение лошадьми и наслаждение природой, радость верховых прогулок и даже самые чудесные сны. Путешествие в Париж отчасти объяснялось тем, что она хотела привить ребенку любовь к приключениям. И теперь, в эти важные для него минуты, перед самым появлением на свет, мать не собиралась потчевать своего сына или дочь страхом и отчаянием.

Осада Мальты научила графиню, что надежда и вера в Бога способны победить даже самое глубокое отчаяние, а когда и эти чувства исчерпаны, остается последнее прибежище – вызов судьбе. Она снова подумала о муже. Нужно было ей проявить больше терпения. Не следовало уезжать, поддавшись капризу. Женщина представила, как Матиас смеется и говорит, что другого от нее и не ожидал, представила его лицо и почувствовала, что у нее разрывается сердце.

С улицы донесся какой-то звук, и Карла подошла к окну. Двенадцать вооруженных людей промаршировали в сторону Гревской площади, на юг. У одного из них был барабан, у другого – флаг, однако они не умели ходить строем и были одеты не в мундиры. У каждого на рукаве белела повязка, а шляпу украшал белый крест.

Карла перегнулась через подоконник.

– Месье? – позвала она. – Будьте добры, выслушайте меня!

– Это дом гугенотов, – сказал один из этой странной группы.

– Помнишь Роже д’Обре? – откликнулся другой.

– Помню. Настоящий ублюдок.

Их командир поднял голову, но не остановился.

– Оставайтесь внутри, – бросил он.

– Нас угрожает ограбить и убить банда преступников… – начала было объяснять ему итальянка.

– Гугеноты взбунтовались. Мы, городская милиция, призваны их остановить, – отмахнулся от нее командир.

– Они пытались убить короля! – подхватил еще один из его подчиненных.

– Боже, храни его величество! – раздался нестройный хор голосов.

– Я не гугенотка. – Слова застряли в горле Карлы. – Я католичка, дворянка, и мне угрожает опасность. И здесь дети!

– Оставайтесь в доме, – повторил предводитель отряда милиции. – Это самое надежное укрытие.

– Но нам угрожает опасность!

Ребенок в животе графини повернулся. Ее охватила волна гнева, и пламя свечи в ее руке задрожало.

– Прошу вас. Неужели никто из вас, храбрецов, не останется, чтобы защитить меня?! – крикнула женщина.

Отряд милиции молча промаршировал дальше. Когда свет факелов растворился во тьме, Карла заметила какие-то фигуры, перемещавшиеся на противоположной стороне улицы. Залаяла собака. Ей ответила другая, затем третья. Итальянка могла поклясться, что слышала, как кто-то выругался. А может, ей это и показалось. Она закрыла окно. Пальцы стиснули маленькое золотое распятие, висевшее у нее на шее.

Особняк невозможно защитить от решительно настроенных захватчиков. Новые дома совсем не похожи на крепости в миниатюре, которые строили раньше. Слишком много окон, предназначенных для того, чтобы впускать внутрь свет, а не сдерживать грабителей. На улицах трех женщин, четырех детей и слугу просто разорвут на части. Эстель сказала, что они пришли за Карлой, женщиной с юга. Может, ее присутствие подвергает опасности всю семью? Может, нужно бежать из дома с Алтаном Савасом, как он и предлагал? Тампль находится всего в четверти часа ходьбы отсюда – даже в ее состоянии. Но сможет ли она бросить Симону и детей на произвол судьбы? Во время осады Мальты Карла де Ла Пенотье поняла, что такое верность. Но если для того, чтобы спасти своего ребенка, нужно бросить Симону с детьми, она это сделает. Позволит им всем умереть.

Итальянка благодарила Бога, что с ней нет Орланду, хотя и очень желала, чтобы рядом был Матиас.

На мгновение она почувствовала себя совершенно беспомощной. Внезапно ее охватило желание не сопротивляться, отказаться от борьбы, сдаться на милость неизвестному врагу. Эта мысль принесла облегчение. Но Карла вдруг вспомнила овцу, на которую набросилась одна из ее собак. Овца покорно стояла, пока пес рвал ее горло, и не делала даже попытки убежать или увернуться от острых зубов. Когда собака на секунду прервалась, подавившись шерстью, овца застыла неподвижно, дрожа всем телом и ожидая, когда возобновятся ее мучения. Эта картина парализующего ужаса оставила в душе у графини неприятный осадок. Она не испытывала жалости к овце – только отвращение. Это покорное и глупое животное заслуживало смерти. А Симона, сидевшая в своей спальне этажом ниже, пребывала в таком же состоянии, как та овца.

Собака тогда передушила еще дюжину овец, и хозяйка не смогла ее остановить.

Но теперь нужно было действовать.

Вернувшись в комнату к детям, Карла нашла их полуодетыми: малыши ссорились между собой. Она снова приказала им спускаться. Антуанетта, оставшаяся в ночной рубашке, заплакала, и Шарите взяла ее за руку.

– Немедленно в гостиную! – топнула ногой итальянка. – Плакать можешь там.

В гостиной все еще стояли музыкальные инструменты, оставшиеся после репетиции. У Карлы не было никакого плана, но инструменты подсказали, как занять детей и призвать их к порядку.

– Все садятся и настраивают инструменты. Люсьен, найди камертон.

– Но еще темно! – захныкал Люсьен. – И я есть хочу.

– Мартин, я назначаю тебя главным, – не обращая на его нытье внимания, графиня вновь обратилась к старшему из детей. – Если к моему возвращению вы не будете готовы, пеняйте на себя.

На этом же этаже находилась спальня хозяйки. Карла заглянула, чтобы посмотреть, как там Симона: та не двинулась с места, а одежда по-прежнему лежала рядом с ней на кровати. Но она, по крайней мере, не впала в истерику. Итальянка оставила ее и нашла Денизу и Дидье, которые к тому времени тоже спустились вниз. Если придется принять бой, оба станут лишь обузой. Не стоило их будить. Послышался звук камертона, а за ним – нерешительные команды Мартина и вибрация жильных струн.

– Дениза, приготовь детям какой-нибудь завтрак, – приказала Карла. – А мы с Дидье попробуем помочь Алтану Савасу. Мадам нездоровится. Слушайтесь меня.

Растерянные слуги спустились вслед за ней по главной лестнице – упоминание об Алтане Савасе лишь усилило их страх. Карла не стала ничего объяснять им, потому что просто не знала, что сказать. Из холла у ведущей во двор двери доносились разнообразные звуки: грохот, удары, уханье… Но это были не звуки битвы. Алтан устанавливал разнообразные клинья и подпорки для замков и засовов, материалом для которых, по всей видимости, служили оторванные от пола доски – прямо за дверью в полу образовалась дыра. В отличие от Карлы бывший янычар оставался равнодушным к учиненному им разгрому. Он взглянул на Дидье так, словно тот был женщиной – или еще хуже. Потом серб вывел свою госпожу в холл перед парадной дверью и лестницей, показал на ее свечу и взмахнул руками: