Двенадцать шагов фанданго

— Уфф, — затряс головой, улыбаясь. — Почему?

Коп перевел глаза с широкими веками снова на горный хребет.

— Беда в раю. Там живет община, горстка хиппи, в основном иностранцы — никаких нарушений.

Я почувствовал, как сжимается Вселенная, не теряя веса и не превращаясь в крохотный темный шарик. Поднял вверх брови.

— Что случилось?

— Не знаю, — пожал плечами коп. — Знаю только, что у троих из них был бензин. Его вылили на них, а один хмырь поджег. Сожгли все в этом месте. Огонь все еще горит — глядите.

Он указал на новый сноп искр, относимых на запад, к Монтекоче.

— Что вы делали на той дороге в лощине? — поинтересовался молодой коп.

Я вздохнул. Ответил:

— Надеялся нарвать цветов для своей подруги. Сейчас это не так важно.

Заработавшая рация прервала допрос.

— Задержите его, — последовало указание.

Я был больше не волен определять свою судьбу.

Пожилой коп привел машину Мэри в полицейский участок, похожий на крепость в Матаморосе. Когда он вошел с важным видом в приемное отделение, на стенах которого были расклеены плакаты, стало ясно, что ничего сенсационного сообщить мне он не может. В конце концов, они проверили содержимое моих карманов, ободрив меня отсутствием особой настойчивости. Я выложил все, что имел, в пластиковый пакет, расписался в журнале учета и был отправлен в камеру. В дверном проходе дежурный офицер, полагавший, что я не говорю по-испански, приложил два пальца правой руки к губам. Я предложил ему сигарету, он взял ее, прикурил и, подмигнув, передал мне обратно. Я остановился у койки и кивнул владельцу зажигалки в знак признательности, когда он запирал меня на замок. Пока я ходил по камере, мурашки, вызванные приемом кокаина, бегали по коже, как резвые псы. Комната была чистой, современной, обставленной до приятного минимума. Вероятно, ее спроектировали немцы. Белые стены покрыли каким-то липким веществом, видимо, в острастку любителям граффити. Единственный ряд кладки стеклоблока прорезал ширину камеры высотой до потолка, а над головой из-за непрозрачных панелей из плексигласа, непригодных для самоубийц, рассеивался мутный свет флуоресцентных ламп. Возможности для проявления активности ограничивались использованием унитаза из нержавеющей стали, без сиденья, и звонка обслуживания камеры заключения. Тиснение металлической вывески, которая когда-то предостерегала против легкомысленной эксплуатации кнопки звонка, было невозможно прочесть из-за многочисленных деклараций отчаявшихся, дерзких и бесстрастных обитателей камеры, проживавших в ней прежде. Я равнодушно прочел самую четкую надпись, вырезанную на металле: прибавить мне было нечего. Приглядываясь с некоторой долей любопытства, я понимал, что это был первый из серии государственных приютов, в которых я проведу свое обозримое будущее. Должно быть, я был угнетен, удручен и даже напуган, но какая-то химическая реакция в соответствующем органе препятствовала выходу этих эмоций. Они определенно будут таиться за кристаллической дамбой, углубляясь и насыщаясь, будут конденсироваться до тех пор, пока не станут непроницаемыми для света, когда же внутреннее давление вынудит их прорваться, я утону во тьме. Кокаин заслуживал пятнадцати лет жизни в заключении. Одно это отнимет у меня возможность заботиться о своих основных потребностях до достижения сорокадвухлетнего возраста. Обнаружение же тел в кузове фургона даст гарантию, что Испания будет опекать меня до самой смерти, а затем увидит погребенным в безвестной могиле на своей территории. Я уже выпил свою последнюю кружку пива и поцеловал последнюю женщину. Я боролся и потерпел поражение, но теперь, когда меня схватили, можно было понять, что горечь не единственная свидетельница моей капитуляции перед незавидным будущим. В тени этой горечи скромно притаилась сладкая, радужная надежда, а за ними обеими парила одухотворенность, как грач размером с человека.

Для меня жизнь началась ровно в двадцать лет.

Я сел на чистый матрас. Рано или поздно какой-нибудь коп в полоску справится, найден ли регистрационный номер машины узника. Возможно, они разыскивают его в данный момент. Как только пройдет шок после его обнаружения, они возьмутся за меня. Так же как в церкви Матамороса, я сомневался, что какой-нибудь полицейский чин добьется успеха допросами, но они будут тянуть время, пока возможно, фотографируя меня и снимая отпечатки пальцев. Они проверят меня на ВИЧ-инфекцию в региональном центре Эстероны, по учетам Интерпола, поищут по картотекам штаба Национальной гвардии в Ронде. Рано или поздно, случайно или преднамеренно, мое лицо совпадет с фото на моем паспорте. Им даже не нужно искать кокаин.

Я вспомнил теперь уже далекое утро вторника, когда я стоял в разоренной передней своего дома. Я был отключен наполовину анисовой водкой и кокаином Ивана, наблюдал, как Луиза пытается немного прибрать комнату. Даже тогда какой-то голос, который я проигнорировал, напевал импровизированную песню в стиле фламенко, которая в переводе теряет смысл. Суть песни, теперь я понимал, заключалась в том, что все было кончено уже тогда, и все, что я делал впоследствии, являлось лишь отсрочкой неизбежного. Интересно, сохранился ли еще наш дом, или он был уничтожен пожаром, вспыхнувшим от подожженных тел. Я подумал о выцветшей афише в Кадисе, которая предупреждала меня: aqui termina la fiesta. [34]

34

Праздник кончается здесь (исп.).

Наступило время сна.

23

Он кричал на меня с расстегнутой ширинкой:

— Хватит!

Мой язык распух, горло горело. Сон не шел. Я сел, протер глаза, пытаясь вспомнить, что со мной произошло.

Хотелось пить. Неаккуратный коп желал, чтобы я поднял свой зад. Я ощупал себя в поисках сигареты, нашел одну, вставил ее между губ. Коп сказал, что времени на раскачку нет. Машина Мэри — и кокаин? Я провел руками по голове, лицу, шее, поднялся.

— Куда мы идем?

Коп почесал подмышки и указал на дверь.

Таков первый день остатка моей жизни, уверял я себя, проходя мимо закрытых дверей других камер и томясь в ожидании, пока коп запирал замок четырехзначным кодом. Я стану молчать, пока не узнаю, что им известно, а затем напрягусь. Я заморгал и в какую-то долю секунды словно увидел из темноты, как Альберто смеется над собственной шуткой. Только вчера, там, в горном баре, я был готов предать его с такой же легкостью, с какой он решил помочь мне. Теперь, как бы это ни воспринималось, я буду стоять за него. Неважно, узнает ли он об этом. Начну с Жан-Марка, и с ним будет покончено. Если они не смогли его схватить, я им помогу.

— Теперь направо, — скомандовал коп.

Мы остановились перед закрытой дверью. Коп постучал, одновременно выкрикнув:

— Заключенный!

Дверь открылась, мы вошли в комнату, похожую в планировке на камеру, в которой я провел ночь. Такое же высокое окно из стеклянных блоков, такие же сверкающие белизной стены, такая же резиновая кнопка вызова. Не было койки, граффити и туалета. В центре комнаты стоял стол с привинченными к полу ножками. На столе, как главный экспонат, — большой серебристого цвета магнитофон. Интересно, не думают ли они, что я его украл?

Профессиональный полицейский в свежем мундире сидел лицом ко мне. Когда я проковылял в комнату, он вежливо указал на свободный стул:

— Садитесь, пожалуйста, мистер Бедфорд. Сожалею, что разбудил вас так рано, но мне нужно задать вам несколько вопросов. Хорошо? — У него были черные, обработанные бриолином волосы, как у дамского угодника, но разило от него чем-то грубым и мужским.

Я посмотрел на него понимающим взглядом, но он не изменил серьезного выражения лица.

— Слушаю вас, — пробурчал я.

Он потасовал бумаги на столе, повертел шариковой ручкой и нажал кнопку тюремного магнитофона. Записал на пленку время и дату, представил себя и сопровождавших меня копов в обычной полицейской манере.

— Ваше имя Бедфорд Джон, — произнес он. — Подтвердите это на звукозаписи, сказав: да, если не возражаете.

Я не возражал.

Коп улыбнулся:

— Сеньор Бедфорд, поймите, пожалуйста, что вам нечего опасаться, если вы не совершили преступления.

Я улыбнулся в ответ, почувствовав себя гораздо лучше.

— Меня зовут, как вы слышали, Эстрелада. Я расследую три подозрительные смерти, случившиеся вчера примерно в восемь тридцать вечера в Кастеллар-Аламанунья, и последовавший за ними пожар, который нанес большой ущерб крепости. Вы понимаете, о чем я говорю?

Я небрежно пожал плечами и осторожно ответил:

— Офицеры, которые привезли меня сюда из-за того, что я забыл свой паспорт, говорили, что там был пожар, погибло несколько человек.

— Вот именно, — кивнул коп. — Между прочим, вы неплохо говорите по-испански. Как вы добились этого?

Это был единственный комплимент, который я услышал в последние дни, такое всегда встречается с благодарностью. Я сообщил ему, что являюсь учителем, он же вздернул брови достаточно высоко, чтобы можно было прочесть в его глазах невысказанные слова.

«Бедные дети», — говорил его взгляд.

Он спросил, где я был между восьмью и девятью часами вечера в пятницу.

Я улыбнулся:

— Обедал с тетей. — Алиби в духе Диккенса, но мой ответ позабавил копов.

— Как это принято, — ухмыльнулся Эстрелада, его коллега хихикнул.