Дверь № 3

Никогда не забуду одного мальчика, которого я консультировал. Ему было семь лет, и все семь он провел в ящике в темном подвале. Кормили его через щель. В конце концов его родителей разоблачили. Один покончил с собой, другого посадили. Мальчик вел себя очень робко и все время щурился от света. Глядя на меня, он заискивающе улыбался и был искренне удивлен и благодарен любому знаку внимания. В мою задачу входило помогать ему психологически в течение первого года опеки. Не имея никаких навыков, положенных ребенку его возраста, он тем не менее оказался способным учеником и быстро прогрессировал. Через полгода мой ученик уже вовсю смеялся, рисовал и даже пел песни. Все шло замечательно, пока до него вдруг не дошло, что все остальные дети росли совсем не так, как он – в темноте. Ужас от этого открытия, которое мальчик сделал, увы, благодаря мне, так ошеломил его, что он – не знаю даже, как сказать, – просто рассыпался на части на моих глазах и больше уже не приходил. Я его хорошо понимаю.

Недели проходили одна за другой, а я все бился над диагнозом Лоры. Все мои профессиональные инструменты лежали наготове, по так и не пошли в ход. Мой любимый синий карманный справочник Американской медицинской ассоциации, настоящая библия психотерапевта, был затерт до дыр и оказался совершенно бесполезным. Пытаясь квалифицировать симптоматику нарушений, я метался вверх-вниз по логическому дереву решений, словно обезьяна в поисках фруктов, но так и не пришел ни к чему определенному. Вокруг были лишь обломанные ветви, которые никуда не вели.

В моих внутренних дискуссиях воображаемым оппонентом всегда была Нэнси. Она и в самом деле была экспертом в подобных вопросах, поскольку часто выступала на суде по вопросам о невменяемости подсудимых. Там мы, кстати, и познакомились. Я имел честь выступить в качестве свидетеля-эксперта, поскольку мой шеф в тот раз чем-то отравился и не мог приехать. Нэнси тогда разделала меня под орех. Я испытал такое унижение, что так никогда и не решился повторить подобную попытку. С тех пор так и повелось: как только у меня появляется особенно трудный пациент, я сразу же мысленно моделирую дискуссию с Нэнси.

– Пограничный случай? – спрашивает она, подняв бровь.

– Нет, – решительно качаю головой.

– Расстройство личности?

– Это можно сказать о любом пациенте. Возможно.

– Подавленность?

– Не замечал.

– Депрессия? Маниакальное состояние? Экспансивность?

– Ничего подобного.

– Профессиональные дисфункции?

– Она вообще не работает. Имеет независимые средства.

– Всегда подозревала, что богатые – психи, – ухмыляется Нэнси. – Это утешает. Признаки бреда, галлюцинаций?

– Разумеется.

– Ага. Смотрим психотическую ветвь… Галлюцинации на протяжении месяца и больше?

– Да.

– Навязчивые слуховые или зрительные галлюцинации?

– Скорее вторичные. Но если воспоминания о детстве на другой планете считаются, то да.

– Бредовая дезориентация? Шизоидность?

– Первое – да, второе – нет. – Я вздыхаю. – Такая гибкость мышления вряд ли совместима с шизоидностью.

– Гибкость?

– Шизофреник невероятно конкретен. Ты его спрашиваешь: «Как спите?» Он отвечает: «Лежа». – Я устало потираю лоб. – Тем не менее уже теплее. Смотри «шизоидный тип».

Нэнси прилежно листает синюю книжицу.

– Так. Вот что тут написано. Симптомы должны соответствовать по крайней мере четырем из следующих пунктов. Один: устойчивые эксцентричные идеи…

– Да.

– Два: необычные верования или магическое мышление, например, вера в телепатию, шестое чувство, передачу ощущений и так далее.

– Да.

– Три: необычные ощущения, например, присутствия какого-то человека или внешней силы, которых на самом деле поблизости нет. «Я чувствовал, что моя мать стоит рядом и смотрит на меня».

– О боже, неужели так и написано? Да, конечно.

– Четыре: отсутствие друзей и доверенных лиц, кроме родственников первой ступени.

– Не могу сказать. Первой ступени – это мать…

– Кто у нас пациент – ты, что ли? – фыркает Нэнси.

– Извини. Дальше.

– Пять: эксцентричное поведение, странные привычки.

– Само собой, – отвечаю я, накручивая на палец прядь волос.

– Шесть: аффективное слабоумие или отчужденность.

– Да.

– Семь: подозрительность, параноидальные идеи.

– Инопланетное вторжение годится? – улыбаюсь я.

– А как ты думаешь? – парирует она.

– Тогда пожалуй.

– Отлично. Восемь: странные иллюзии, например, включающие явления, которые считаются невозможными.

– Прямо в точку. – Я мрачно киваю.

Нэнси весело хлопает в ладоши. Завидую ее жизнерадостности.

– Ну вот и все! Шизоидный тип, классика – прямо из учебника. Ясно как день.

– Что-то тут не то… – морщусь я, – мне кажется, мы открываем не ту дверь.

– Вечно ты все усложняешь, Джон.

– Нет, правда. Где-то есть подвох, и я никак не могу понять, где именно.

– Не валяй дурака. Мы явно имеем дело с подавленным бредовым состоянием, усложненным недавним стрессом. Согласен?

– Да, но…

– Факторы стресса сильные?

– Одновременно острые и хронические. Семь баллов по шестибалльной шкале – катастрофический уровень.

Нэнси захлопывает синий справочник.

– Значит, посттравматический стресс?

– Да, но такой силы и продолжительности, с какими я никогда не сталкивался. Абсолютное вытеснение и глубокое подавление… может быть, и ложная память. Свои настоящие кошмары она не помнит и не хочет вспоминать.

– Жестокое обращение? Изнасилование? Инцест?

– Или даже хуже. Страшно даже представить, что там на самом деле, если понадобилась такая непробиваемая защита. Больше всего меня пугает то, как она держится…

– Уверена в себе?

– Не то слово. Никаких признаков перенесенной травмы. Вполне довольна жизнью. Мне иногда кажется…

– Да?

– Может, она все врет? Играет со мной? Привлекает внимание? Просто испорченная невротичка, которая может позволить себе раз в неделю позабавиться с доверчивым идиотом.

– Но ты сам в это не веришь, так ведь? Почему?

– Она говорит, что я ей нужен, и я чувствую, что так и есть. Только зачем, не имею понятия. Мне кажется, она и сама не знает, что вызвало к жизни ее бредовую защитную систему. Подозреваю, что у нее это с детства.

– Значит, ты не удовлетворен диагнозом?