Дверь Ноября
Шрифт:
За спиной постепенно оседал на землю горящий дом. Янка старалась не спотыкаться, только всхлипывала и слизывала с губ солёное. Сумка стучала по бедру. В носу что-то мерзко хлюпало. Шагов через десять Янка догадалась провести под носом ладонью и озадаченно уставилась на красные разводы на пальцах, осознав, наконец, что же такое солёное было на губах.
Звон рассеялся ещё через десяток шагов, хотя звуки всё равно казались неправильными, словно во сне или под водой. Янка заставила себя обернуться, но не увидела ни пожара, ни Тота. Только где-то вдалеке над домами поднимались клубы чёрного дыма, да еле слышно грохнуло, толкнув в пятки. Ухватившись за стену, Янка помотала головой
Без Тота не выбраться. Но рядом с Тотом всё взрывалось или бросалось на них – и Янка чувствовала, что это связано с тем архэ, которое Тот подарил Ноябрю.
«Что это за подарочек, за который пытаются убить?!»
Луч фонарика, почти осязаемый в густеющей дымке, скользил по стене, ржавой шеренге почтовых ящиков, одним концом упавшей на пол, и завалившим пыльные ступеньки бумажкам. Янка протянула руку и перевернула ближайший листок.
Мир дрогнул.
« For Viccc
From ;) »
И два танка в кривоватом сердечке.
Янка рисовала это давным-давно, ещё летом – и в одну из встреч «в реале» подкинула Вику в рюкзак. Вот и след от карандашного наброска, и складка на уголке… Та самая открытка. Лежит в пыльном подъезде в мёртвом городе посреди Ноября.
Посреди мира забытых, ненужных, выброшенных вещей.
В самом настоящем нигде.
Внутренний голос шипел без слов – злость, обида, отчаяние, словно тот проклятый телефонный разговор произошёл только что, и Вик сейчас, прямо сейчас снова признался, что она ему не нужна, и…
Янка скрючилась, пряча лицо в ладонях, а потом вскочила на ноги, словно распрямившаяся пружина, пнула затрясшиеся от удара перила, схватила сумку и буквально вылетела на улицу. За её спиной обрушились на пол почтовые ящики. Янка нырнула в кривой проулок, из него в следующий, и в следующий, как в лабиринте утопая в мёртвом городе Ноября, всё глубже и глубже, по щиколотку, до середины икры, по колено в белёсом тумане, но остановиться не могла. Остановиться – это остаться наедине с болью, к которой, как ей казалось, она уже почти притерпелась, но… только казалось.
Последний переулок завёл в тупик, обернувшись глухим узким двором. На створке распахнутого окна третьего этажа раскачивался ржавый утюг, обмотавшийся проводом вокруг ручки. Гипнотически медленно, вправо-влево, как маятник невиданных часов.
Несколько секунд Янка стояла, заворожённая размеренностью движения, и только провожала утюг взглядом, раз-два, раз-два, туда-сюда.
А потом провод лопнул, и утюг обрушился вниз. Отпрыгни Янка хоть мгновеньем позже – вряд ли бы её спас даже капюшон, а так утюг только стеганул хвостом провода по щеке и разлетелся на детали от удара об землю.
Янка метнулась прочь в диком, животном ужасе. В голове было гулко и пусто.
Возможность соображать вернулась только через несколько минут бестолкового бега, и вдруг всё встало на свои места: Тота никто не преследовал, вернее… Тота преследовал сам мёртвый город, вещи, хранящиеся в нём.
И Янку заодно.
В памяти само собой всплыло: «Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее».
Вот, значит, как Ноябрь становится живее от подаренного архэ?! Взрывами? Сходящими с ума мусорными баками и утюгами?
Во что Тот втянул Янку? Попытки оживить мёртвое… Что за зомби-апокалипсис?!
А переулки всё петляли, свиваясь в бесконечность, и оказавшись снова в том же самом дворе, у обломков утюга-камикадзе, Янка содрогнулась, с ослепительной ясностью вспоминая другие слова невыносимо скупого на объяснения Тота: «Можно ли пройти бесконечность насквозь?»
Она отошла от рельсов, вот в чём дело. Их не было вокруг, ни на одной из тех улиц, улочек и переулков, которые Янка пробегала. И теперь ей предстоит блуждать по ним… вечно?!
…Ящик, через который Янка перелезала, коварно провалился, хватая за щиколотку, Янка рухнула на землю с коротким воплем, кое-как высвободила ногу, встала, всхлипнула, подобрала сумку и рывками расстегнула ветровку – от бега по телу разлился душный пульсирующий жар.
Рыбка мотанулась на цепочке туда-сюда. Янка перехватила её рукой, сжала до боли в пальцах и похромала дальше. Без направления. Без смысла.
Переулок сужался, сужался и, в конце концов, превратился в неровную щель между домами, сквозь которую Янка протиснулась только боком, ободрав с сумки полколлекции значков.
А с той стороны оказалось светлая улица, сухие заросли… и ржавый трамвай со смятой «мордой». Никакого тумана, никаких утюгов. Янка огляделась, шмыгнула в трамвай и забилась на заднее сиденье. Вернулась…
«Но разве раньше трамвай не был… целым?»
Солнце наполовину скрылось за кустами, и на дорогу лёг теневой узор сухих ветвей, чуть не достающий до стены домов. Ветра не было, ветки не колыхались, и узор казался нарисованным раз и навсегда, прямо в пыли.
…Новая тень появилась с той стороны, куда в прошлый раз убегали Янка с Тотом. Она вырастала из кромки узора, словно та, что её отбрасывала, вышагивала по верхушкам кустов. Изящная, поджарая собачья тень. Она поравнялась с трамваем, остановилась и вскинула голову, заливаясь беззвучным лаем.
Янка бросила взгляд в другую сторону, прикидывая, успеет ли сбежать и больно ли кусают клыки несуществующей собаки… но увидела вторую тень, лёгкими прыжками мчащуюся по стенам домов. Вот она остановилась подле первой, они довольно обнюхались…
«Сейчас бросятся, – поняла Янка, когда тени дружно повернули к ней свои морды. – Мамочки… А они в клочья издерут меня – или мою тень? А что хуже?!»
Она с ногами забралась в кресло, решив сначала бросить в теней сумку, а потом прыгать в окно и продираться через кусты… но собачьи тени не успели напасть. Раздался бодрый топот, и к трамваю с пригорка сбежал Тот. Раскрасневшийся, чумазый, ежиный капюшон откинут, рукава засучены, а в руках что-то вытянутое и чёрное – не чехол, нет… То, что в нём лежало?
Собачьи тени разом обратили морды в сторону Тота, напружинились и беззвучно зарычали. Янка хотела крикнуть, предупредить, но Тот уже и сам заметил, затормозил, развернулся на пятках и… уставился в ту же сторону. Такой же напряжённый и даже почти скалящийся.
По ногам молоком разлилась белёсая дымка, накатываясь на трамвай и чуть-чуть не доходя до пятачка дороги у задней двери.
Послышался рокот мотора – словно голос механического чудовища. Тот пружинисто отшагнул назад, ещё раз, ещё, пока не остановился перед собачьими тенями. Рокот перешёл в оглушительный рёв, и Янка заткнула уши. В клубах пыли, белого тумана и чёрного дыма из перекрёстной улицы высунулось… Янка не успела ничего разглядеть. Пыль, туман, дым, смутный силуэт, а потом Тот вскинул к плечу предмет, который держал в руках, – и выстрелил.