Дверь обратно

Здесь же пространство делилось на равные сектора, и к абсолютно любой могиле можно было подойти, не проявляя чудеса акробатики. Я наклонилась — тут даже цветы оказались разложены аккуратно, а не кинуты абы как. Решившись, я снова шепотом окликнула Славика. На этот раз мой зов, попетляв между надгробий, вернулся ко мне отчетливым девичьим плачем.

— Кто здесь? — И так охрипший голос треснул, как пустая бочка.

Плач повторился. Горький, надрывный, берущий за душу. Сердце тут же звонко забилось в ушах, перекрывая все остальные звуки. Перед глазами все поплыло. Мелькнула мысль, что так недолго и в обморок хлопнуться от страха. А здесь, сами видите, не рождественский бал в императорском дворце, нюхательных солей поднести некому. Опершись о скульптуру, изображавшую младенца в люльке, я постаралась выровнять дыхание. И только было я решила пойти дальше, как следует отдышавшись и вытерев выступившую испарину, как раздался жуткий вопль, казавшийся просто оглушительным после абсолютной тишины. Многократно отражаясь от надгробий, он метался загнанным волком, постоянно меняя направление. Вскоре стало казаться, что он несется со всех сторон, постоянно меняя частоту и звучание. Не одна глотка живого существа не могла исторгнуть из себя эту жуткую какофонию непереносимых для человеческого уха звуков. Это был то ли смех, то ли, наоборот, плач, способный вытянуть душу. Волосы на всем моем теле уже давно стояли дыбом. Сердце, разлетевшись на десятки маленьких сердечек, билось во всяких, не предназначенных для этого, местах. Колени подогнулись, и я рухнула у ближайшей могилы, свернувшись в клубочек и сжав голову руками.

Минут через десять вопль прекратился, но тихо так и не стало. Где-то рядом раздавался пронзительный визг на одной ноте. Привалившись спиной к могиле, рядом с которой только что лежала, я повертела головой в поиске источника звука. Мне понадобилась не одна минута, чтобы понять, что визжу я сама. Замолчать не получалось, и я зажала рот руками.

И тут же в наступившей тишине ясно послышалось мерзкое стариковское хихиканье. Наверняка такие отталкивающие звуки мог издавать только паскудный человек. Хриплый каркающий смех наводил на мысли о пакостном старикашке с крючковатым носом и бородавчатым лицом. Я прямо видела его длинный, задранный вверх подбородок с куцей бороденкой и узловатые, изломанные артритом, пальцы, которые в эту минуту держат маленького несчастного малыша. И ладно если просто держат. Мерзостные нотки намекали на особую гнусность процедуры, способной обрадовать обладателя эдакого голоса.

— Кто здесь? — наплевав на чувство самосохранения, снова крикнула я.

Мелкие легкие шаги горохом раскатились совсем рядом со мной. Я в каком-то беспамятстве кинулась туда и увидела мелькнувший край рубашонки маленького беглеца. Господи, если на меня это место произвело такое впечатление, что я теперь не уверена в отсутствии седины в собственной голове, то как же должен чувствовать себя ребенок? Я заметалась между могил, бесполезно взывая к малышу. Но стоило мне кинуться в одно место, как легкий шелест детских шажочков раздавался совсем в другом.

Поминутно натыкаясь на надгробия, оставляющие на моем теле синяки и время от времени слыша то стариковское хихиканье, то девичий плач, я все дальше и дальше удалялась от двери склепа. Одно радовало — вопль больше не повторялся. Перед глазами уже давно стояла красная пелена, а горло от жажды казалось качественно натертым наждачной бумагой. Боясь, что сердце сейчас не выдержит и разорвется, я схватилась рукой за меч, который держал в руках ангел, уперев его острием в поверженного змея.

Меч в руках дернулся и повернулся, а я, не удержавшись на дрожащих ногах, упала, больно ободрав колени о каменное основание могилы. Рядом раздался скрежет. Я крепко зажмурилась, девичий плач усилился, и теперь казалось, что горько рыдают несколько десятков девушек. Сквозь плотно сжатые веки просочились какие-то зеленоватые блики. Я осторожно приоткрыла один глаз. В пространстве наметились явные изменения. Если до сих пор кладбище было черно-серым, как немое кино начала прошлого века, то сейчас к этой монохромности примешался перламутрово-зеленый, но это был не тот зеленый, который радует душу сограждан весной, одевая деревья в молодой пух листвы. И не тот изумрудно-насыщенный, который плотно приживается в густой траве начала лета. К сочной зелени вызревших яблок он тоже не имел никакого отношения. Этот зеленый напоминал горячечный бред и сочащиеся гноем раны. И еще что-то кислотное. И крайне опасное.

Очагом же этой зеленой феерии была огромная яма, обнаружившаяся справа от меня. Именно оттуда зелень выплескивалась жадными всполохами, одновременно притягивая и отталкивая своей потусторонностью. Я, придерживаясь руками все за того же ангела, подошла чуть-чуть поближе и заглянула внутрь. Мне хватило одного взгляда, чтобы откатиться в сторону, согнувшись от рвотных спазмов. Благо внутри моего организма уже давно не было ни еды, ни воды, поэтому, сделав пару глубоких вдохов, я постаралась успокоить бунт пустого желудка. Собравшись с духом, я на четвереньках подползла опять к краю ямы и через пару секунд, зажмурившись, снова отпрянула. Но картинка теперь ясно стояла перед глазами, пылко обещая еще не раз вернуться ко мне в ночных кошмарах, вытеснив, наконец, бесполезные завитушки.

Передать словами весь ужас увиденного невозможно. Огромная, очень глубокая ямина была вся утыкана горящими зеленью кольями. Именно они и давали тот самый мерзкий отсвет, когда по ним, как огненный разряд, пробегал подобный электрической сварке огонек. И все эти колья были унизаны изломанными телами. Как будто сумасшедший энтомолог кинулся втыкать булавки в многослойную копошащуюся кучу насекомых. Только здесь были не насекомые. Среди частично и полностью разложившихся тел, похожих на человечьи, среди груды гниющей плоти и белеющих костей и черепов виднелись пришпиленные создания, которые в моем мире назывались ангелами. Вот они-то, несмотря на то что их тела в нескольких местах пронзали насквозь ядовитыми кольями, были еще живы. Изломанные крылья, испачканные голубоватой кровью, слабо трепыхались лебедиными перьями, прекрасные алебастровые лица искажала смертная мука. Мужчины, женщины, маленькие крылатые детки. Все это месиво из мертвых и живых обещало вечный ад тому, кто это сотворил.

— Сестрица, — раздался все тот же девичий плач, теперь уж явно звучащий из ямы, — беги, он здесь. Беги.

Я развернулась, не в силах противиться этому приказу. Плач подгонял меня толчками в спину. И только я, не разбирая дороги, кинулась назад, как ясно увидела Славика. С лицом, перекошенным страхом и безумием, он бежал прямо по направлению к яме и был гораздо ближе меня к этой чудовищной братской могиле. Спотыкаясь и падая, я кинулась наперерез. Малыш несся навстречу смерти, вытянув ручонки вперед. Как в замедленном кино, я отчетливо видела каждый его шаг, каждую капельку пота на вздернутом носике, каждое трепыхание кудряшки. Шаг. Еще шаг. Мне не успеть. Я это поняла абсолютно точно. Вот уже маленький беглец занес ногу над пропастью… Вот вторая оттолкнулась от края… Вот он уже летит вниз. Смешная вышитая рубашонка полощется за ним, как сдувшийся воздушный шарик.

Все! Сердце, стукнув, оборвало все ниточки, связывающие его с жизнью. И я, оттолкнувшись от края, прыгнула вслед за ребенком. Время все так же медленно цедилось по капле, и поэтому хищно оскалившиеся колья приближались весьма неторопливо. Я падала быстрее Славика, наверно, потому, что вешу больше. Колья же, казалось, не становились ближе, как будто втягивая свои ядовитые жала в тела мучеников. Вот мои пальцы коснулись полотняного подола. Вот я крепко сжала его в кулаке. И зажмурилась, не в силах видеть приближающуюся смерть, всеми силами стараясь отсрочить ее торжество бесполезными судорогами тела.

И вдруг болезненный тычок словно располосовал мою спину надвое, и падение остановилось. Боль отступила, а тело поплыло наверх. Я открыла глаза: колья стремительно отодвигались. Всех моих сил хватало только на то, чтобы крепко держать маленького беглеца. Лицо обдувал легкий прохладный ветерок. Думать, откуда появился ветер в этом мертвом пространстве, не хотелось. Мы поднимались все выше и выше. Вот уже края ямы остались далеко внизу, вот мимо нас пронеслись верхушки высоких надгробий, а мы продолжали свое движение вверх. Я все-таки собрала все силы в кулак и повернула голову назад, ожидая увидеть того, кто, вцепившись мне когтями в позвоночник, тянет нас наверх. Сзади никого не было. Только странно взвихряющийся воздух. И только я надумала испугаться, как движение воздуха прекратилось, и мы начали плавно спускаться вниз.

Опустились мы рядом все с тем же ангелом с мечом. Я, все так же не выпуская ребенка из рук, подошла к надгробию и повернула меч. Раздался знакомый скрежет, и зеленые всполохи исчезли. Я повалилась рядом с могилой, и тяжелое забытье накрыло меня плотной волной.

Сколько уж я провалялась без сознания, не знаю. Когда открыла глаза, ничего не изменилось. Все так же ярко светила луна, разбрасывая окрест целые пригоршни мертвенно-яркого серебряного света. Все так же беззвучно бугрилось вокруг бесконечное кладбище. Ни ветерка, ни шороха — ничего, что говорило бы о чьем-либо присутствии. Мои руки дико затекли. Я посмотрела вниз: ладони все так же крепко сжимали несчастного русоволосого малыша.

— Славик, — выдохнула я, уткнувшись в кудрявую головенку носом.

Ребенок продолжал спать, блестя в свете луны грязными заплаканными щечками. Я, стараясь не разбудить, тщательно его осмотрела. Вроде бы цел… Даже царапин не так уж и много. Я встала и обследовала теперь уже себя. Похоже, что обошлось тоже без особых травм. По коже, конечно же, как будто кто-то теркой пошоркал, да и синяков было гораздо больше, чем чистой незапятнанной кожи. Но руки-ноги сгибались и разгибались нормально. Сильнее всего болела спина.