Дверь в лето (сборник)

— Каким же образом вы мне помешаете? Дзю-до?

— Ну, пожалуйста, не надо! — он выглядел ужасно огорченным. У нас порядочная фирма.

— Вы имеете в виду, что “Миссисипи” непорядочна?

— Я этого не говорил. Мистер Дэвис, позвольте вам объяснить…

— Попробуйте.

— …разницу. Возьмите и сравните образцы договоров — наши и “Миссисипи”. Обратитесь к адвокату, а еще лучше — к семантику. Вы узнаете, что предлагаем (и исполняем) мы и что обещают они. — Он быстро оглянулся. — Я не хотел говорить… Надеюсь, вы не будете ссылаться на меня… Они используют свои формулировки вместо общепринятых.

— Может быть, они оставляют клиенту хоть какую-то лазейку?

— Что? Дорогой мистер Дэвис, мы вкладываем средства клиентов в верные предприятия. Этого требует наш устав… а “Миссисипи” образует из них свой акционерный капитал.

— Может быть, и я куплю их акции… Вам не кажется, мистер Пауэлл, что мы даром теряем время? Примет ваша компания моего товарища? Или нет? Если нет, то я и так слишком у вас засиделся.

— Вы желаете, чтобы мы сохранили это создание живым при помощи гипотермии? И согласны заплатить за это?

— Я хочу, чтобы вы погрузили в анабиоз нас обоих. И не называйте его “этим созданием”. Его имя — Петроний.

— Простите. Я перефразирую свой вопрос. Вы готовы заплатить два взноса и вверить нам себя и э-э… Петрония?

— Да. Но не два взноса. Конечно, сколько-то я доплачу, но ведь можно запихать нас обоих в один гроб? Разве честно брать с кота, как с человека?

— Все это так необычно…

— Да, конечно. Но мы еще поговорим о цене, позднее… или я пойду в “Миссисипи”. А сейчас я хочу узнать, сможете вы сделать это или нет.

Он побарабанил по столу.

— Один момент… — он взял телефонную трубку. — Опал, соедините меня с доктором Берквистом.

Больше я ничего не услышал, — он врубил защитную систему. Минуту спустя он положил трубку и улыбнулся так, словно у него помер богатый дядюшка.

— Хорошие новости, сэр! Я вовремя вспомнил, что первые удачные опыты анабиоза делались именно на котах. Техника и методика для них хорошо отработана. Вашего кота можно поместить в Морскую Исследовательскую Лабораторию в Аннаполисе. Некоторые животные уже двадцать лет лежат в гипотермическом сне и ничего, живы.

— А я думал, что МИЛ уничтожили, когда бомбили Вашингтон.

— Только наземные сооружения, сэр, но не подземные этажи. Совершеннейшая техника сохраняет животных долгие годы, они живы, не изменились и не состарились. Вы уже надумали, сэр, в какой эпохе вам угодно проснуться? — вдруг перебил он сам себя.

— Хорошо, давайте обговорим и это…

Вопросов было всего четыре: во-первых, — сумма взноса; во-вторых, — когда меня разбудить; в-третьих, — куда вложить мои деньги и в-четвертых, — что с ними делать, если я не проснусь.

Я выбрал 2000 год — приятная круглая дата, до которой оставалось всего тридцать лет. Я боялся утратить чувство времени, если просплю дольше. За те тридцать лет, что я прожил, событий хватало: две большие войны и дюжина маленьких, падение тоталитаризма, Великая Паника, искусственные спутники, переход на атомную энергетику… Однако, чем бы меня не встретил 2000 год, я знал, что проспи я меньше, у Белл не будет времени обзавестись шикарным комплектом морщин.

Потом мы обсудили, куда лучше вложить мои деньги. Мне не хотелось вкладывать их в государственные облигации — инфляция могла обратить их в прах. Я решил оставить свой пай в “Горничных, Инкорпорейтид”, а наличные поместить в перспективные отрасли. Одной из них я считал автоматику. Кроме того, часть денег я вложил в акции некой санфранцискской фирмы, производящей удобрения. Они экспериментировали с дрожжевыми культурами и съедобными водорослями. С каждым годом все больше людей покупали такую пищу, а мясо, похоже, дешеветь не собиралось. Остальные деньги я вложил в фонд Компании Взаимного Страхования.

Теперь предстояло решить, что делать с деньгами, если я умру во сне. Компания уверяла, что мои шансы — семь к десяти и была готова заключить пари на благополучный исход. Шансы были неравны и мне, конечно, не хотелось выигрывать. Риск — элемент любого честного бизнеса (только шулера талдычат о равных шансах), а страхование — риск узаконенный. Даже Ллойд — фирма старейшая и известнейшая — готова заключить любое крупное пари. Но не надейтесь на выигрыш — кто-то ведь должен платить портному Нашего мистера Пауэлла.

Я распорядился, чтобы в случае моей смерти все до цента отошло в фонд Компании… за что мистер Пауэлл чуть меня не расцеловал и рассыпался в уверениях, что семь из десяти — чудесный процент. Вложив деньги в Компанию, я автоматически стал сонаследником всех прочих клиентов (если я выживу, а они умрут). Это было что-то вроде русской рулетки, [8] с которой компания, естественно, стригла проценты. Кроме того, это позволяло мне остаться при своих, если прогорят остальные вложения. Мистер Пауэлл любил меня, как крупье любит чудаков, ставящих на зеро. Приведя в порядок мои дела, мы занялись Питом и сошлись на 15 % обычного взноса. Для Пита составили отдельный контракт.

8

Русская рулетка — окопная игра времен русско-японской и Первой мировой войн. В барабан револьвера закладывался один патрон, барабан несколько раз прокручивался, после чего игрок нажимал на спуск, нацелив ствол себе в голову.

Оставалось получить разрешение суда и пройти медицинское освидетельствование. За здоровье свое я не беспокоился — теперь Компания будет спасать меня даже на последней стадии чумы, а вот судейские могли тянуть и тянуть.

Но беспокоился я напрасно. У Нашего мистера Пауэлла наготове были все документы, общим числом девятнадцать штук. Я их подписывал, пока не свело пальцы, потом посыльный унес их куда-то, а я отправился на обследование. Судью я так и не увидел.

Обследование было самым обычным, если не считать того, что под конец доктор посмотрел мне в глаза и спросил:

— Сынок, давно у тебя запой?

— Запой?

— Запой.

— Отчего вы так думаете, доктор? Я не пьянее вас, — и в доказательство довольно четко отмолотил скороговорку.

— Брось придуряться и отвечай мне прямо.

— Ну… недели две, пожалуй. Или чуть дольше.

— И, конечно, в силу особых причин? А раньше это с тобой часто бывало?

— Честно говоря, ни разу. Видите ли… — и я стал рассказывать, что со мною сделали Белл и Майлз и почему я решился лечь в анабиоз.

Он положил мне руку на плечо.

— Ради бога, не надо. Я не психиатр и у меня тоже хватает проблем. Меня интересует одно: встанет твое сердце, когда тебя охладят до четырех градусов или нет. Вот и все. И мне наплевать, отчего ты ложишься в анабиоз. Одним дураком меньше, если хочешь знать мое мнение. Но остатки профессиональной чести мешают мне санкционировать анабиоз человека, одурманенного алкоголем. Повернись кругом.

— Что?

— Повернись кругом. Я кольну тебя в левую ягодицу.