Дверь в лето (сборник)

Я не заметил, как подошла Рикки.

— Дядя Дэнни! — услышал я, и тут же, стоило мне обернуться. — Ты и Пита привез! Как чудесно!

Пит мурлыкнул и перескочил к ней на руки. Она ловко поймала его, уложила, как он больше всего любил и с полминуты они не обращали на меня внимания, исполняя тонкости кошачьего протокола. Потом она посмотрела на меня и совершенно спокойно сказала:

— Дядя Дэнни, я очень рада тебя видеть.

Я не стал целовать ее; даже не прикоснулся. Я сроду не любил тискать детей, да и Рикки с малых лет терпеть этого не могла. Наше своеобразное родство всегда держалось на принципах взаимного уважения личного достоинства.

Зато я пожирал ее глазами. Мускулистая, с торчащими коленками, еще не сформировавшаяся она уже была не такой миленькой, как в маленьких девочках. Шорты, рубашка навыпуск, шелушащийся загар, царапины, синяки и необходимое количество грязи тоже не добавляли ей женских чар. Это был набросок женщины, но вся ее угловатость с лихвой искупалась огромными смеющимися глазами и Неистребимым очарованием эльфа-замарашки.

Она была восхитительна.

— И я рад, Рикки, — ответил я.

Пытаясь совладать с Питом одной рукой, она порылась в набитом кармане шорт и достала смятый конверт.

— Удивительно. Я только что получила письмо от тебя, даже не успела распечатать. Ты писал, что собираешься приехать?

— Нет, Рикки. Я писал, что должен уехать. Но потом решил, что непременно должен попрощаться лично.

Она расстроилась.

— Ты уезжаешь?

— Да. Я все тебе объясню, Рикки, хотя это займет много времени. Садись и я тебе обо всем расскажу.

Итак, мы сидели за столом, под кронами деревьев, а между нами, словно пресс-папье, лежал Пит. Передние лапы он положил на смятое письмо и щурил глазки, мурлыкая на басах, словно пчелы в клевере жужжали.

Оказывается она уже знала, что Майлз женился на Белл — и слава богу, мне не хотелось бы первым сообщать ей об этом.

— Я знаю, — сказала она невыразительно. — Папа написал мне.

— Да, да.

Тут она глянула мрачно, совсем не по-детски.

— Я больше не вернусь туда, Дэнни. Никогда не вернусь.

— Но… Послушай, Рикки-тикки-тави, я знаю, что ты должна чувствовать. Конечно, тебе там нечего делать… я бы с радостью взял тебя с собой, если бы мог. Но тебе придется вернуться. Он твой отец, а тебе только одиннадцать лет.

— Не придется. Он же не настоящий мой отец. Приедет бабушка и заберет меня.

— Что? А когда она приедет?

— Завтра. Она живет в Браули. Я написала ей обо всем и попросилась жить у нее. Я больше не хочу жить с папой и с этой. — В простое местоимение она вложила столько презрения, сколько иной взрослый не выжмет из богохульства. — Бабушка ответила, что если я не хочу жить там, то и не должна. Он никогда не удочерял меня, а мой “официальный опекун” — бабушка. — Она серьезно посмотрела мне в глаза. — Они ведь не смогут силой забрать меня? Правда?

Нет слов, чтобы описать мое облегчение. Все это время я думал, как уберечь Рикки от подчинения Белл и ее вредного влияния на протяжении… пары лет. Мне казалось, что до смерти Майлза Рикки придется жить бок о бок с Белл.

— Если он не удочерил тебя, то все права на стороне бабушки и вы можете сделать все, как задумали. — Я нахмурился и пожевал губу. — Но вам могут помешать. Тебя могут не отпустить к ней.

— А кто мне помешает? Я просто сяду в машину и мы уедем.

— Не так все просто, Рикки. Здешнее начальство обязано соблюдать правила. Твой отец — Майлз; я имею в виду — именно Майлз привез тебя сюда. Они отдадут тебя только ему и никому больше.

Она выпятила нижнюю губу.

— Я не хочу к нему. Я хочу к бабушке.

— Да. И я помогу тебе — расскажу, как это лучше сделать. На твоем месте я не стал бы никому говорить, что собираюсь уехать из лагеря насовсем. Скажи, что едешь с бабушкой на прогулку, а потом — только тебя и видели.

Она повеселела.

— Верно.

— И не собирай чемодан, а то они догадаются. Оставайся в этой одежде, возьми с собой деньги и то, что в самом деле нельзя бросать, но чтобы все убралось в карманы. Надеюсь, у тебя здесь немного такого, что жалко оставить.

— Немного, — согласилась она и тут же грустно добавила. — Только вот мой новый купальник…

Невозможно объяснить ребенку, что бывают случаи, когда нужно плюнуть на весь багаж. Дети бросятся в горящее здание — лишь бы спасти куклу или игрушечного слона.

— …Ммм… Рикки, а что, если бабушка скажет, будто вы хотите искупаться в Эрроухэд. а потом — пообедать в гостинице и пообещает вернуть тебя к отбою? Тогда ты сможешь захватить купальник и полотенце. Но больше ничего. Сможет бабушка солгать ради тебя?

— Я думаю, сможет. Да, конечно. Она говорит, что не будь невинной лжи, люди давно бы перегрызлись. Но ложь, говорит она, не должна употребляться во зло.

— Твоя бабушка — очень умная женщина. Надеюсь, вы так и сделаете.

— Так и сделаем, Дэнни.

— Вот и хорошо. — Я взял многострадальный конверт. — Рикки, я уже говорил тебе, что должен уехать. И очень надолго.

— На сколько?

— На тридцать лет.

Ее глаза распахнулись шире всех человеческих пределов. Когда тебе всего одиннадцать, тридцать лет — это не просто “надолго”, это значит — навсегда.

— Прости, Рикки, — добавил я, — но это необходимо.

— Почему?

Я не мог ответить. Правда была невероятна, а ложь — недопустима.

— Это очень трудно объяснить, Рикки. Я должен и никуда от этого не денешься, — и добавил, поколебавшись. — Я ложусь в анабиоз. Гинотермия — ты ведь знаешь, что это такое.

Она знала. Дети вообще усваивают новые идеи быстрее, чем взрослые; к тому же, анабиоз был излюбленной темой комиксов.

— Но ведь я тебя больше никогда не увижу, Дэнни! — сказала она с ужасом.

— Увидишь. Это долгий срок, но я еще увижу тебя. И Пит тоже, ведь Пит тоже ложится в анабиоз.