Двери в полночь

Он был не таким, как Наверху. Под привычным куполом подковой завернулись тяжелые колонны — точь-в-точь как у Казанского. Не было ни лестницы для желающих подняться на крышу, ни высоких стен, и даже — можно было просто запрыгнуть наверх и побродить между колоннами. Я невольно улыбнулась — в обычном городе это было мое любимое место. Я оглянулась на вампиршу, надеясь, что ее реакция изменилась. Напрасно: она застыла посреди площади, тревожно вдыхая воздух и напрягая слух.

— Ты чег?.. — начала было я, но Катарина метнулась вперед, зажав мне ладонью рот. От такой наглости я даже растерялась, а ее глаза в это время отчаянно шарили вокруг. Поймав ее взгляд, я всем своим видом изобразила сразу и недоумение, и негодование, и требование меня немедленно отпустить.

— Опасно, — она медленно разжала руки, освобождая стальную хватку. — Здесь опасность.

— Да брось, — я крутанулась на месте, раскинув руки в стороны, — здесь спокойно, как под одеялом! До тумана еще далеко, а если не считать Представителей, Нижний Город — самое безопасное место на Земле.

И тут появилась моя мать.

7

Я заметила ее боковым зрением. Сначала это была просто темная фигура, где-то на периферии сознания, и я подумала, что Катарина переместилась вбок, все еще ожидая опасности. Я резко обернулась — и застыла, не в силах заговорить. Не в силах шелохнуться или дышать.

Это была она. Моя мать, какой я видела ее в последний раз. Она стояла прямо передо мной — черные с проседью волосы распущены по плечам, на лице выражение беспомощной растерянности, руки раскинуты в стороны, рот чуть приоткрыт, как будто она пытается у меня что-то спросить, и глаза шарят перед собой.

Непонимание.

Наверное, такой ее и нашел оборотень Доминика. Растерянной, беспомощной, не понимающей, за что с ней происходит то, что происходит.

Все тело как будто налилось свинцом, как во сне, когда ты хочешь двинуться вперед и не можешь. Мне хотелось подбежать, обнять ее и вывести Наверх, сказать, что она жива, показать Оскару — и пусть они уже там дальше живут как знают, но главное, что она жива, она со мной, а все, что было там, в нашей квартире, — не более чем морок, какой-то вязкий кошмар, насланный Домиником и его компанией…

Мама чуть болезненно улыбнулась мне и протянула руки вперед. Казалось, мне в сердце снова вонзили нож — резкая, острая боль. Я хотела кинуться к ней, но руки и ноги двигались медленно. Я хотела ободрить ее, крикнуть, что я здесь, что все будет хорошо, но из горла вышел только хрип. Я была так виновата перед ней, так виновата! По щекам поползли теплые дорожки слез, но я даже не пыталась их вытереть. Если бы я меньше пропадала на работе, если бы осталась жить с ней — она была бы сейчас жива. Я смогла бы отбиться от того оборотня, смогла бы! А даже если нет — хотя бы вызвать помощь! Если бы я только больше думала о ней, а не о себе, она бы сейчас стояла передо мной там, Наверху, в нашей старенькой ободранной квартире! Надо было наплевать на все запреты Оскара и Шефа, надо было рассказать ей все, попросить спрятать, сберечь — Оскар бы позаботился!

Ноги наконец подчинились мне, и я рванулась вперед, уже распахивая руки, чтобы обнять ее и спрятать, — так странно чувствовать себя более сильной по сравнению со своими родителями. Еще секунда — и наши пальцы соприкоснутся, а там я уже никогда не отпущу ее, никогда, и пусть они все будут против!

Резкий удар в грудь сшиб меня с ног и откинул назад на несколько метров. Воздух вышибло из легких, и я закашлялась, на мгновение задохнувшись, кубарем пролетев по земле. Спину на мгновение свело — и с гулким хлопком высвободились крылья. Я кинулась обратно, собираясь порвать Катарину на части, если она еще хоть на шаг приблизится к моей матери. Крылья били за спиной, так что я даже не столько бежала, сколько летела, едва задевая ногами асфальт.

Катарина стояла позади моей матери, сжимая ее правую руку своей, а другой надавив на горло. Голова ее была опущена, приоткрытый рот нацелен на шею. Мама смотрела на меня испуганными глазами, непонимающе моргая, и нерешительно улыбалась.

— Отойди от нее! — От проступивших клыков мне было трудно говорить, но даже иностранка-вампирша сейчас должна была понять меня по одному тону.

Катарина подняла на меня темные глаза:

— Кто это?

— ОТОЙДИ ОТ НЕЕ!!!!!

Она не двинулась с места, не шелохнулась.

— Кто это, Черна?

Я судорожно пыталась понять, как и куда ее ударить, чтобы она не успела причинить вреда маме. Бить в голову, обезопасив шею от клыков, а дальше надеяться, что я успею подхватить мать и унести вверх раньше, чем вампирша придет в себя.

— Не смей к ней прикасаться! — Я чуть согнула ноги в коленях, готовясь к прыжку вверх. — Это моя мать, и, если в тебе есть хоть капля чего-то человеческого, ты к ней не прикоснешься!

Катарина моргнула, на лице ее промелькнула какая-то мысль — слишком быстро, чтобы я успела уловить смысл. А потом она откинула мамину голову чуть назад и вбок, обнажая сонную артерию, — и вонзилась клыками ей в шею.

Целую секунду я не могла пошевелиться, глядя, как на смуглой маминой коже проступают капельки крови, а на лице — боль и удивление. То же самое выражение, с которым я нашла ее тогда на диване…

Катарина все не поднимала головы, а я рванулась вперед, надеясь убить ее, просто убить на месте, — но перед тем заставить обратить маму. И пусть она станет холодным умертвием — это лучше, чем просто холодной и мертвой!

Левая мамина рука бессильно дернулась и невольно прижалась к животу, который вдруг начал увеличиваться в размерах. Ткань ее платья стала стремительно темнеть, набухать, сочиться тонкими струйками крови и вдруг разорвалась под тяжелым натиском органов — я увидела, как наружу вывалился желудок, розово-красный кишечник, за ним темная медуза печени. Мама прижимала руку к ужасной ране, но не могла сдержать напора, и тонкие пальцы погружались в эту жуткую кашу, покрываясь каплями крови, которая прочерчивала красным все морщинки на коже…

И все пропало. Катарина стояла там, где и раньше, тяжело дыша, с расширенными глазами и трепещущими ноздрями, руки ее были сжаты в кулаки. А мамы больше не было.

Не было ничего. Ни ее тела, ни лужи крови там, где она стояла. Просто ничего. В одно мгновение ее фигура вдруг обернулась сгустком тумана — и растаяла. Моя мать снова была мертва. А я снова была одна.

Ноги у меня подкосились, и я кулем рухнула прямо на асфальт, не позаботившись о том, чтобы даже сложить крылья. Перед глазами снова и снова вставали одни и те же картинки: ее испуганные глаза, растерянная улыбка… Вываливающиеся внутренности и заливающая все кровь.

Я опустила голову на руки и пару раз моргнула. Меня трясло. Внутри все свело, очень хотелось заплакать, но глаза были сухими до боли. Катарина медленно подошла и, секунду постояв недвижно, опустилась рядом со мной на землю.

Внутри что-то свело — то ли сердце, то ли легкие — и стало больно дышать. Я несколько раз попыталась втянуть в себя воздух, но он не шел, только сиплый хрип вырвался наружу. Я попыталась закашляться, но воздух застрял плотно, не давая двинуться ни туда, ни обратно.

Резкий порыв ветра за спиной, кто-то едва ощутимо задел кончик крыла, голова моя дернулась вбок — и шею обожгло резкой болью, чистой как слеза. Я вскрикнула, инстинктивно пытаясь зажать ранку на горле, воздух наполнил мои легкие, а на глазах помимо воли выступили слезы.

И тут я разрыдалась. Уткнувшись лицом в руки, перемешивая слезы с каплями крови на руке, сложившись почти пополам, опуская голову к самым коленям, — я просто сидела и плакала, пока хватало сил. Обо всем сразу: о маминой смерти — глупой и жестокой; о том, что Оскар, который тоже знал и любил ее, теперь так отдалился от меня, что я не видела его уже несколько месяцев; о себе, оставшейся одной в этом дурацком мире, где нет ничего хорошего, и за испытаниями наступают только новые испытания; о том, что почти умерла, и, наверное, лучше бы умерла; о том, что это сейчас передо мной был просто призрак, и что у меня по-прежнему не было никакого шанса ее спасти.