Движение

— Никогда ещё стальная, утыканная шипами перчатка не бывала брошена с такой резкостью. Я еду в таверну «Чёрный пёс», — Даниель отвесил учтивый поклон, — и, если судьба сведёт нас с Джеком, передам ему ваш вызов.

Ньюгейтская тюрьма Полчаса спустя

Как бы Иоганн фон Хакльгебер ни собирался вывозить принцессу Каролину из Лондона, план явно не предполагал, что это будет сделано тихо. Столпотворение было невероятное: Даниель наполовину испугался, что конюшни Лестер-хауз уже захватила пресловутая толпа. Но тревожиться не стоило: то были верные слуги герцогини. Даниель отыскал свой фаэтон и велел кучеру ехать на другую сторону Лестер-филдс, чтобы забрать сэра Исаака Ньютона. Всё произошло крайне быстрым и до нелепого подозрительным манером. Соглядатаи, расставленные на Лестер-филдс политиками, иностранными правительствами, биржевыми воротилами и газетчиками, должны были сообщить своим нанимателям, что усохший, как сверчок, пожилой джентльмен выскочил из лондонского дома герцогини Аркашон-Йглмской, запрыгнул в неподобающе роскошный и модный экипаж, промчался через площадь, подхватил величайшего в мире натурфилософа и умчался в направлении… Ньюгейтской тюрьмы. Что те подумали, остается гадать. Даниелю было уже всё равно.

Они встретились с Партри в «базарне», то есть яме под Ньюгейтскими воротами, где свободные люди могли разговаривать с узниками через решётку. Партри использовал её вместо приёмной.

— Какие новости от Равенскара? — раздался его голос из-за прутьев.

— Прежде ответьте, когда мы увидим другую договаривающуюся сторону? — сказал Даниель. — Трудно торговаться с фантомом.

— Поскольку и вы для него — только фантом, он скорее всего думает так же.

— Так сведите нас наконец в одном помещении!

— Всё устроено, — заверил Партри. — Я снял «Чёрный пёс» на вечер. Там мы с ним и встретимся — в пустой таверне, без посторонних, у него скорее развяжется язык. Но и вы приготовьтесь развязать кошельки.

— Здесь тоже всё устроено, — кивнул Даниель. — При необходимости мы можем предложить узнику свободу и ферму в Каролине. При необходимости.

— Уж это слишком! — воскликнул Исаак. — Вполне достаточно обещать, что его повесят быстрее обычного.

— Возможно, — отвечал Даниель. — Но если этого не хватит, у нас будет запас для торга.

— Отлично! — сказал Партри. — В «Чёрный пёс»! Будьте осторожнее на лестнице, там скользко от раздавленных вшей.

— Больше обычного?

— Да, — отвечал Партри. — Я говорил, что очистил «Чёрный пёс» на сегодняшний вечер; многие, просидевшие там весь день, только что прошли по лестнице. Трудно сказать, что насыпалось из их лохмотьев.

— Да, весь Лондон сегодня в движении, — заметил Даниель.

— Только не то, что лежит на этих ступенях, — настаивал Партри. — Позвольте мне идти первым и светить фонарём.

Спускаясь следом за Партри, впереди Исаака, Даниель сказал:

— Как удивительно! На взгляд эта лестница ничем не отличается от любой другой.

— Что тут удивительного? — спросил Исаак.

— Мы всегда говорим о Ньюгейте с ужасом, — пояснил Даниель. — Но без узников это просто здание — разве что чуть зловоннее остальных.

— То же самое можно сказать о здешней таверне, — объявил Партри, распахивая дверь. Оттуда хлынул неожиданный свет и волна помоечного смрада.

— Вы хотите сказать, что на самом деле ужас внушают нам люди, заточённые в Ньюгейт, — произнёс Исаак.

— Бывал ли «Чёрный пёс» так освещён за всю свою историю? — спросил Даниель, входя в дверь. Ибо свечей здесь было не меньше, чем вшей на лестнице — и не из ситового тростника, а настоящих, восковых. Даже обеденная зала виконта Болингброка сияла сегодня не так ярко. Таверна не изобиловала мебелью — здесь либо стояли, либо лежали на полу. Имелась, правда, стойка — бруствер между узниками и джином; на ней-то и выстроился частокол свеч. Шон Партри направился к стойке. Даниель помедлил на середине помещения, чтобы оглядеться. Его глаза ещё не совсем привыкли к свету, но он уже видел, что больше никого здесь нет.

— Где?… — начал он.

— Сколько, ради всего святого, вы издержали на свечи? — вопросил Исаак. — Состояние! Вы обезумели?

— Дни моих безумств давно миновали. — Партри повернулся к стойке, превратившись в тень, рассекшую сноп света. — Не тревожьтесь, я заплатил за свечи из своего кармана. Когда мы покончим с делом, я раздам их узникам, которые по бедности не могут купить даже огарков и забыли, что такое свет.

— Вы слишком в себе уверены, — сказал Исаак. Теперь они с Даниелем стояли плечом к плечу, лицом к Партри; жар свечей обдавал их, как летнее солнце. — Мы ничего вам не заплатим, пока не получим искомого. Где узник?

— Узника нет, — отвечал Партри, — и не было. Я с самого начала вам лгал. Всё, что вы услышите сегодня о местопребывании Джека Шафто, вы услышите не от несуществующего узника, а от меня.

— Зачем вы нам лгали? — спросил Исаак.

— Чтобы добиться встречи на нейтральной территории. — Партри топнул ногой по каменному полу. — Здесь я могу изложить свои сведения без опаски.

— И что за сведения наконец? — потребовал Исаак.

— Что я — Джек Шафто, — сказал Джек Шафто. — Он же Джек-Монетчик, он же Ртуть, а равно обладатель множества других прозвищ и титулов. И что я готов окончить свою карьеру сегодня, если только мы сойдёмся в условиях.

Голден-сквер Тогда же

Если цель званого вечера — свести интересных людей и поставить перед ними превосходные еду и вино, то приём у виконта Болингброка был событием года. Некоторые посетовали бы, что среди гостей слишком много вигов; что ж, Болингброк со вчерашнего дня олицетворял всю партию тори и не нуждался в свите. С другой стороны, если цель светского раута — увлекательная застольная беседа, то Эпоха Просвещения ещё не видела такого провала. Роберт Уолпол даже мурлыкал себе под нос, чтобы заполнить тишину. За столом сидели двенадцать человек; лишь двое из них — Болингброк и Равенскар — были облечены властью вести переговоры. Однако обоим, судя по всему, нравилось есть и пить в гробовом молчании. Время от времени кто-нибудь из вигов помоложе обращался к соседям с репликой; разговор несколько мгновений тлел и дымился, как искра, упавшая в мох, пока Болингброк или Равенскар не заливали его словами: «Передайте соль». Перемены следовали одна за другой, поскольку у гостей не было других занятий, кроме как жевать и глотать. Лишь после пудинга Болингброк удосужился начать гамбит.

— Милорд, — обратился он к Роджеру. — Я уже сто лет не был на заседаниях доброго старого Королевского общества. Есть ли здесь другие его члены?

Он оглядел сидящих. У него были близкопосаженные глаза и острый длинный нос: внешность скорее хищного зверя, нежели человека. Однако дурнота его вызывала не насмешку, а страх. Рот маленький, поджатый — так ведь и ружейное дуло не очень велико. Болингброк однажды совершил вылазку в мир моды, явившись к королеве в чрезмерно простом и маленьком парике, за что был спрошен ею, не собирается ли он для следующего визита к государыне надеть ночной колпак. Сегодняшний его парик не вызвал бы таких нареканий; белые локоны, ниспадавшие с плеч, доходили до середины туловища. Белый галстук, много раз обмотанный вокруг шеи, напоминал бандаж. Галстук и парик придавали голове сходство с тщательно упакованным страусиным яйцом. Сейчас она повернулось влево, затем вправо, к маркизу Равенскару, сидевшему по правую руку от хозяина.

— О нет, милорд, — отвечал Равенскар. — Только мы с вами.

— Вигов нового поколения не влечёт натурфилософия, — заметил Болингброк.

— Их не влечёт Королевское общество, — поправил Роджер. — Что они изучают помимо политики и красоток, мне неизвестно.

Осторожный смех, более всего от облегчения, что разговор наконец завязывается.

— Милорд Равенскар пытается воскресить сплетню, будто я знаю о красотках столько же, сколько сэр Исаак о гравитации.