Двое в океане

Динамик продолжал выбрасывать четкие и увесистые слова:

— …немедленно в столовой команды. Повторяю…

Она повела плечами, высвобождаясь, опустила руку в вырез платья на груди, вынула цветную фотокарточку, протянула ее Смолину.

Карточка была ему знакома. Смешная круглая девчачья мордашка, косички с бантиками торчком в стороны, в нежных пухлых губах зародыш стыдливой улыбки. Его сердце дрогнуло. Не радость — боль несло ему сейчас лицо девочки на фотографии.

Кто-то громко двинул снаружи кулаком в дверь.

— Не копаться! Выходить немедленно! — раздался хриплый голос. Дверь распахнулась, и в каюту заглянул Диамиди. — Эти еще здесь! Да вы что, рехнулись, елкин гриб!

В зверской физиономии подшкипера торжествовал лихой разбойный азарт.

— Марш, мать вашу!

Смолин схватил Ирину за руку и потащил к двери.

Коридор запрудили оранжевые жилеты. Люди медленно продвигались к проходу, где находился ведущий вверх трап. Когда миновали полпути, Ирина неожиданно замерла. Растерянно взглянула на Смолина:

— Забыла! — сунула ему в руки жилет, который так и не надевала. — Подожди! Я мигом! — И стала пробираться обратно, пренебрегая возмущенными криками и бранью. Вернулась через несколько минут, сжимая в руках толстый целлофановый пакет.

— Представляешь? Рукопись Солюса. Чуть не забыла!

В конце коридора успокаивающе поблескивал золотыми лычками погон на кителе Мосина. Помполит руководил эвакуацией. Разглядев в толпе голову Лукиной, крикнул в оранжевую тесноту спасательных жилетов:

— Еще одна женщина! Пропустите вперед женщину!

Его приказам подчинялись беспрекословно, чьи-то руки потянулись к Ирине, в скоплении жилетов тут же образовалась расщелина, и вот уже темноволосая Ирина голова поплыла вперед, к концу коридора.

Несколько раз Ирина оглядывалась на Смолина, и ее лицо кривило отчаяние, наверное, ей казалось, что уносит куда-то необоримая стремнина и спастись уже невозможно…

— Я найду тебя! — крикнул ей Смолин.

Через несколько минут ее голова скрылась за поворотом, ведущим к трапу.

Энергично работая локтями, пробивался по коридору в обратном направлении Мосин. Поравнялся со Смолиным, машинально кивнул. У него был мокрый от пота лоб.

— Не видели Клаву? Понимаете, Клавы нет!

В столовой команды тесно, один к другому жались оранжевые жилеты. Легкие, но нелепо громоздкие, они требовали дополнительного пространства, и столовая не могла вместить всех готовых к эвакуации, люди теснились в коридорах, некоторые даже на палубе, прячась от ветра и дождя под защитными тентами.

Точно так же было в начале рейса, когда вдруг объявили общесудовую тревогу. Так же толпились в тесном помещении столовой, закованные в бутафорскую пенопластовую броню жилетов. Эти несолидно легкие, словно взятые из театрального реквизита жилеты, всеобщий гвалт, шуточки, смех, веселая толкотня напоминали тогда забавную детскую игру, проводимую как очередное мероприятие для галочки в отчете по рейсу.

Сейчас все было по-иному. Люди жались друг к другу, будто были уверены, что только так, плечом к плечу, и можно противостоять надвигающейся на судно беде. Казалось, что самое страшное уже произошло на планете, и это робкое скопище людей, зажатое в тесных стенах столовой, единственное в целом свете средоточие жизни.

Невыносимый для ушей металлический трезвон тревоги громкого боя наконец смолк, но динамики с небольшими паузами командирским голосом снова и снова напоминали:

— …До особого приказа всем оставаться в местах общего сбора! Сохранять полное спокойствие и неукоснительную дисциплину! Повторяю, неукоснительную дисциплину!

На площадке у главного внутреннего трапа внушительно возвышалась незыблемая даже в качке фигура второго помощника Руднева. Вместе с помполитом он обеспечивал сбор людей. Даже сейчас его мясистое лицо хранило неизменное выражение легкой скуки. Казалось, он всего-навсего приглядывает за порядком обычного увольнения на берег. Ему помогал подшкипер Диамиди, он стоял у трапа площадкой ниже и бойко покрикивал:

— Без вещей! Барахло в сторону! Слышь?

Почти каждый что-то с собой нес — сумки, свертки, пакеты, иные и чемоданы, даже в роковой час люди не решаются расстаться с вещами. Смолин подумал, что надо бы и ему прихватить хотя бы тетради с самыми последними, сделанными на «Онеге», выкладками по тектонике, но такой бумаги наберется на пуд, и он отказался от этой мысли. Все выкладки в голове, а сейчас самое главное спасти саму голову.

По приказу Диамиди вещи кидали в общую кучу на площадке.

— Быстрее, елкин гриб! — покрикивал подшкипер на прибывающих с нижних палуб.

Перед ним оказался Золотцев. Он был без очков, то ли потерял, то ли спрятал, чтобы уберечь при посадке, и его безочковое лицо сразу же померкло, постарело, потеряло прежнюю солидность и значительность. В руках он держал туго набитый портфель.

— Это и вас касается, начальник! — преградил ему путь Диамиди. — Никаких исключений! Приказ капитана!

Золотцев с недоумением взглянул на него подслеповатыми глазами.

— …Но здесь все основные данные экспедиции! — обронил растерянно. — Труд многих людей за три месяца!

— К черту ваш труд! Речь идет о жизни!

Лицо Золотцева налилось краской. Он извлек из кармана очки, водрузил на нос и в упор взглянул на Диамиди. Потом сделал неторопливый властный жест рукой, как бы отстраняя с пути досадное препятствие.

— Занимайтесь другими, подшкипер! А меня, начальника экспедиции, оставьте в покое! — произнес с неожиданной для него резкостью.

Сверху раздался густой голос:

— Диамиди! Не дури! Начальство ведь! — Руднев сделал несколько шагов по лестнице вниз, протянул руку к тяжело ступавшему по ступенькам трапа Золотцеву:

— Давайте ваш портфель, Всеволод Аполлонович!

Но в этот момент портфель вдруг перехватила другая рука, сильная и уверенная. Она принадлежала Крепышину. Работая локтями, тот легко пробился через загромождавшие трап, медленно ползущие вверх спасательные жилеты.

— Я помогу, Всеволод Аполлонович! Мне положено беречь эти документы, — крикнул Крепышин и чуть ли не силой вырвал из рук Золотцева портфель. — Это моя обязанность! — повторил, строго глядя в лицо Рудневу. — Я ученый секретарь экспедиции!