Двое в океане

И хотя многие ученые посмеиваются над «россказнями о бермудских кознях», считают, что беды там случаются по причине дурной погоды и интенсивного судоходства, однако даже у скептиков в душе прячется тревога. Все-таки часто погибают там корабли!

Вечер танцев не состоялся.

К середине дня океан приутих, лишь колыхала его обычная зыбь, небо было почти безоблачным, тишь да гладь, но с людьми происходило что-то странное. Многие не выходили из кают, а те, кого увидел Смолин на палубе, пребывали в подавленном настроении. Наверное, подумал Смолин, причина этому — воздух, насыщенный такой свинцовой тяжестью, словно над твоей головой до предела спрессовалась земная атмосфера, придавила плечи, загустила в жилах кровь, проникла, казалось, в каждую клетку.

К обеду пришли немногие. Даже Клифф опоздал. Борщ в миске уже остыл.

— Не хочется, — сказал он, отодвигая тарелку. — Представляешь, Кост, даже борща не хочется! Снова радио слушал. Ничего хорошего.

Обеспокоенный, что не пришел Солюс, Смолин заглянул к нему в каюту. Старик сидел с понурыми плечами за письменным столом и сосредоточенно крутил ручку транзистора.

— Не ловится. Сперва перестала ловиться Европа. Теперь еле-еле прослушивается Америка. А до нее отсюда рукой подать. Бермудские козни!

— Вы так считаете?

Солюс обернулся и серьезно посмотрел на Смолина:

— А почему бы им не быть? Помните, у Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»?

Это была шутка, и Орест Викентьевич должен был бы улыбнуться — мягко, спокойно, по-стариковски мудро. Но не улыбнулся.

— Происходит что-то непонятное, — сказал ему Смолин. — Всех как подменили.

— А вы были у Алины Азан? Сходите! Она вам объяснит.

— Давление?

— Давление. — Солюс досадливым движением руки выключил транзистор, который источал лишь утомительный треск. — Даже меня, старика, проняло. Бывалого старика!

Смолин вышел на палубу. Может, свежий воздух принесет облегчение? У борта стояла Доброхотова. Она взглянула на него тусклыми притухшими глазами.

— Плохо себя чувствуете?

— Не то слово! Будто свой смертный приговор услышала. Столько плавала, а подобное даже со мной впервые. Знаете, что это? Голос бури. Нас накрыла волна ультразвука. Здесь, в Бермудском, такое бывает. Идет шторм и заранее предупреждает звуком. Всеобщая подавленность. Как психоз. Сегодня вы не увидите ни одной улыбки.

Улыбку Смолин все-таки увидел. Проходя мимо лаборатории Файбышевского, он заметил, что дверь приоткрыта. И уж, конечно, не мог не заглянуть туда. Ирины не было. У процедурного стола горбилась просторная спина Файбышевского — он склонился над микроскопом. Услышав скрип двери, обернулся. У него было матовое, словно оледеневшее лицо, он с трудом поднял тяжелые, набухшие, как от водянки, веки, задумчиво взглянул на Смолина, вроде бы не сразу узнав его, и вдруг… улыбнулся.

— Мы все-таки нашли то, что искали, — тот самый адаптоген! — прогудел он. — Еще несколько таких проб — и рейс можно, по крайней мере для нас, считать успешным. Повезло!

И опять улыбнулся, но улыбка на этот раз выглядела вымученной, скорее страдальческой гримасой.

— Плохо себя чувствуете?

— Да так… Пустяки.

— Может, сходите к врачу?

— Ходил. Врач сама лежит. Дал ей лекарство. Смерил давление и ей и себе.

— Ну и какое у вас?

Он махнул рукой:

— Лучше не обращать внимания!

— А где Ира? — спросил Смолин и тут же понял, что надо поправиться: — Где Лукина? Как она?

— Иришу я отправил в каюту. Недомогает. Пускай отдохнет.

В голосе его звучала нежность, словно он говорил о ребенке.

Как и другие, Смолин без дела слонялся по судну. Он понял, что работать сегодня не сможет. В голове, как во время сильной качки, мысли рвались на части, и собрать их воедино было невозможно. Ошибки происходили даже в простейших арифметических действиях. Тогда он махнул рукой: бессмысленная трата времени.

Голос бури! Он слышал о таком. Некоторые ученые предполагают, что именно в результате внезапной волны ультразвука, порожденной надвигающимся штормом, происходят в море необъяснимые беды: охваченные странным массовым психозом, бросаются за борт команда и пассажиры, и совершенно исправное судно потом оказывается без единой живой души на борту. Или, наоборот, под влиянием «голоса бури» моряки начинают действовать так, что сами обрекают судно на гибель. И нельзя отмахиваться: мол, морские россказни, вроде легенды о «Летучем голландце», часто это подлинные факты, подтвержденные объективными свидетельствами. С ними трудно не считаться.

Смолин заглянул в метеолабораторию. Кажется, все до единого из расставленных на полках аппаратов и приборов постукивали, помигивали, подрагивали деловито и сосредоточенно, свидетельствуя о том, что именно здесь и происходят сейчас главные события на судне. Над расстеленными на столе синоптическими картами склонилась Алина Азан.

— Ты, Клифф? — спросила она, не поднимая головы.

— Это я! — сказал Смолин. — Извините, что мешаю!

— Ничего! Я сейчас…

На столе стоял портативный калькулятор, и Алина, касаясь кончиками пальцев клавиш, делала торопливые расчеты. На экране прыгали, как мошки, пригоршни юрких цифр. Когда сеанс был завершен, она подняла на Смолина отсутствующий взгляд и наконец, осознав кто перед нею, произнесла странным, глухим, не своим голосом:

— Случай уникальный, Константин Юрьевич! Давление падает катастрофически. За сутки на тридцать миллибар. Как обвал!

Усталым движением руки отбросила упавшую на лоб прядку волос — Смолин впервые видел Алину плохо причесанной.

— Не могу ли вам чем-нибудь помочь?

Она покачала головой:

— Нет! Спасибо! Помогает Клифф. Всю ночь дежурил.

— А где он? Отсыпается за дежурство?

Она удивленно вскинула брови:

— Да что вы! Какой сейчас сон! Пошел на камбуз за питьевой водой. Для кофе. Только на кофе и держимся.

— Трудно вам сейчас?

Она подняла на Смолина серьезные глаза:

— Я бы давно свалилась, если бы не Клифф.

Уходя из метеолаборатории, Смолин чувствовал себя бездельником, угнетало сознание своей неприкаянности, хотелось поговорить с кем-нибудь. И когда, спустившись палубой ниже, встретил Плешакову, даже обрадовался, хотя эта «дамочка из Дубков» не вызывала симпатии.

Плешакова была среди немногих, кто в этот день не утратил присутствия духа. Ее красивое холодное лицо хранило свою обычную невозмутимость, на капризных губах застыла неизменная чуть приметная ироническая усмешка. Казалось, она взирала на все происходящее снисходительно, как на нелепую муравьиную возню.

— Поужинали? — спросил Смолин.

— Вроде того. А что? Вы интересуетесь моим аппетитом?

Плешакова, как весь рядовой состав экспедиции, была прикреплена к столовой команды. Интересно, была ли на ужине Ирина?

— У нас многие не пришли, а у вас? — осторожно поинтересовался Смолин и тут же поплатился за опрометчивость.

— У нас в низах… пришли ужинать все, кроме троих. Одна из троих — Лукина. Полагаю, вам вполне достаточно этой информации?

— Вполне! — спокойно подтвердил Смолин, но почувствовал, что краснеет, как мальчик, уличенный в повышенном интересе к однокласснице.